Сепаратизм с джигитовкой

Потомки донских казаков — о строгости традиций, борьбе с советской властью в годы Гражданской войны и о том, почему современное казачество не воспринимают всерьез

Любой человек, в первый раз посетивший станицу Вешенская Шолоховского района, удивится: настолько непривычны для глаз чистые дороги и развитая инфраструктура сельской местности. Сам Шолохов при жизни очень много сделал для станицы. Благодаря его международной известности сюда съезжаются гости со всего мира на «Шолоховскую весну». В прошлом году на праздник приезжал президент Владимир Путин. Сегодня здесь проходят съемки сериала, новой экранизации романа «Тихий Дон», режиссера Сергея Урсуляка. Ожидается, что фильм выйдет в прокат к очередной «весне».

Старенькие дома с огородами соседствуют с новыми огромными коттеджами. Воздух прозрачен и свеж. Спрашиваю у местных, где здесь живут потомственные казаки. «Да тут все казаки!» — отвечает батюшка в храме. «Да почти все поумерли!» — говорит дед лет восьмидесяти. «Их практически здесь нет, очень много приезжих в станице», — рассказывает молодой мужчина в гостинице. В церковной библиотеке советуют сходить к Петру Петровичу, который шьет казачьи костюмы. Его в станице все знают. Он точно потомственный казак.

Военные рубашки Шолохова

Во дворе меня встречает мелкая дворняжка, дедушка впускает в дом. В комнатах благополучно уживаются вещи разных эпох: рядом с современной мебелью, на спинке дивана ровно в ряд лежат кубанки. В спальне на советском ковре висят казачья шашка, другое холодное оружие и наградные знаки времен Великой Отечественной войны.

– Я тебе сейчас покажу парадную казачью одежду, — говорит хозяин дома и тащит красивый серый сюртук. У Петра Петровича сохранился казачий говор, мягкий и плавный, как песня.



Отец Петра Петровича, Петр Родионович Мельников — белогвардеец. Был репрессирован и провел в ссылке пять лет. Воевал и в Великой Отечественной войне. После смерти Сталина, в середине 50-х, его реабилитировали. Петр Петрович говорит, что отец практически ничего не рассказывал о гражданской войне и о ссылке. Об этом старались не говорить, чтобы тень прошлого не отравляла жизнь семьи.

Портной коллекционирует казачьи вещи. Его дом можно назвать музеем, скрытым от глаз. В гараже хранятся казачьи костюмы прошлого столетия, во дворе — разная казачья утварь.

– Костюмы чудом сохранились, понимаешь. У некоторых в сундуках оставались, что-то приносили друзья, знакомые, — объясняет он мне.

– Что для вас значит быть казаком? — спрашиваю его.

– Я не знаю, как сказать, я же малограмотный. Я потомственный казак. Это и обычаи, и преданность, и гордость — все, понимаешь. Советская власть массово уничтожала казаков. И раскулачивали, и гнали, и расстреливали. Казаков советская власть боялась, поэтому с ними так расправлялись. Малая их доля выжила. Но казачество постепенно возрождается, конечно, но это не то, что раньше было.

– Зачем возрождать казачество?

– Ну, ты кто по национальности? Русская? Это все равно, что истребить русскую нацию и задать вопрос тебе, для чего это возрождать? Ну как это для чего? Ну как? — недоумевает он.

Петр Мельников — профессиональный портной. Сейчас у него заказывают казачьи костюмы как просто казаки, так и разные творческие коллективы для выступлений.

Он несет мне показать очередные вещи из прошлого: свои фотографии в молодости, фотографию семьи Шолохова и одно из первых изданий «Тихого Дона», подписанное автором.

– Я у него личным портным был на протяжении 11 лет. Я же уезжал в Луганск, там стал мастером. Профессионал, понимаешь. Потом вернулся в Вешки. Ну и обо мне тут округа вся узнала, ну и до него дошло, и он меня вызвал. Ну, вот и назначил своим портным. И я шил, но не только ему, я шил жене, личному врачу, водителю, личному секретарю Шолохова. Обшивал мебель. Ходил к нему. Он ко мне не ходил — такая величина не будет ходить, конечно. Вызывали меня, иногда секретарь приезжал за мной. Бывало, звонили на работу в ателье. И я, значит, иду к нему. Он же маленького роста — то заузить надо было, то укоротить. Он любил военные рубашки носить. С юмором он, конечно, с юмором. Интересный человек был. И за руку здоровался, и шухарил. Он мне и фотографию свою подарил. Я когда первый раз к нему пришел, он знакомится: «Как звать?». Я говорю: «Петр Петрович». Через два дня прихожу, сделал заказ, он выходит как всегда с сигаретой: «О, Иван Иванович пришел». А я: « Да не, я не Иван Иванович, я Петр Петрович». И потом он уже не забывал, — смеется Мельников.

«Выпил уксуса и умер»

К вешенскому санаторию ведет тропинка, вдоль которой по обе стороны расположен сосновый бор. На его территории на лавочках сидят люди в старой военной форме. В санатории сейчас проживает вся съемочная группа сериала «Тихий Дон». Я поднимаюсь в кабинет к Валентине Байдиной — она уже почти тридцать лет работает здесь художественным руководителем клуба. Во время переписи населения в графе национальность указала «казачка».

– Отец мой из семьи казаков, — начинает рассказывать она. — Дедушка Иван Щебуняев и бабушка Матрена. В их семье было пять братьев и одна сестра. Советская власть большого вреда им не сделала, потому что все ребята выучились, были пригодны для нового режима. Папа мой — дорожный мастер. Один сын работал в лесном хозяйстве, другой был майором милиции, еще один — учителем музыки. Жили они бедно, поэтому под раскулачивание не попали. Отец мой очень любил песни, был старостой нашего казачьего хора. Вхож был в дом Шолохова, который любил поговорить с простым народом. Приходили казаки к нему. Там по пять капель наливали, конечно, разговаривали, пели песни. А мама моя не казачка, она с Украины. Они с отцом познакомились в Севастополе, где он воевал. Мама возила там снаряды на грузовике.




Валентина Григорьевна окончила Краснодарский государственный университет культуры и искусств и театральное отделение ростовского культурно-просветительского училища. Вышла замуж за ставропольского казака и уехала из Вешек. Потом вернулась с мужем на Дон. В санатории создала свой коллектив «Вешенские зори», участники которого поют казачьи песни. От деда у нее осталась старинная кованая иконка, которой он благословлял дочь с мужем.

– Мы когда садились кушать, прежде чем дедушка возьмет ложку, никто никогда не мог первым есть. Слово бати тоже для нас было законом, — вспоминает она. — Это дед привил нам любовь к родному краю. Я люблю рыбачить, люблю свой край, казачьи песни, этот фольклор — у меня гордость за все это! У нас, конечно, многие скрывали, что есть родственники-казаки, тем более те, кто был в белой гвардии. Их ведь уничтожали, потому что боялись. Я считаю, что не надо было так, надо было всех примирить. Что со стороны красных, что со стороны белых были казаки. И лжи много было. Мой один знакомый рассказывал, что на его деда написали донос. Красные его вывели, хотели расстрелять, говорят ему: «Дед, отвернись». Он отвернулся, они дали залп вверх и ушли. Но это же казачура! Для него это было настолько оскорбительно, что он пришел домой, искупался, надел чистую рубаху, выпил уксуса и умер. Покончил с собой. За что с ним так? Не разбирались же! Время было такое, что никто не мог понять, кто прав, кто виноват. Надо было всех примерить. Винить никого нельзя. То же самое сейчас на Украине происходит.

– Ваш дед воевал в гражданскую?

– Дедушка не воевал. Но белые, когда останавливались на хуторе, квартировали у него. А он почему-то не воевал. То ли потому что шестеро детей было, то ли из-за проблем со здоровьем. Как-то не было повода просто спросить. Очень жалею. Почему-то мы думали, что жить будем вечно и всегда можно будет спросить, а потом я вышла замуж и уехала отсюда, жила тридцать лет в Ставропольском крае. Приехала уже на похороны дедушки.

«Доставал казачью форму и наряжался»

Александр Чванов — атаман решетовского казачьего общества, один из немногих в станице, кто серьезно изучал свою родословную — поднимал архивы, с детства расспрашивал живых еще родственников — свидетелей трагических событий на Дону.

– Мои тетушки, бабушки, дедушки были живы до 1987 года. Мои предки жили в хуторе Решетовка. У прадеда Ивана Чванова 1855 года рождения было четыре сына: Кондратий, Климентий, Евстафий и Кирей. У Климентия родилось пять детей: одна дочь, сыновья Василий, Петр, Тихон и Матвей, мой дедушка. Я его живым не застал, он воевал в Великой Отечественной и скончался от ран. О нем много рассказывал отец. Прадед и старшие деды участвовали в Вешенском восстании. Климентий со старшим сыном после отступления ушли куда-то и пропали. Его другой сын, Петр, которого я застал живым, был ранен под Воронежем, потом перешел к красным. Казаки ведь уже не особо верили белым офицерам. У них лозунг во время восстания был «За советскую власть без коммунистов». Потом Петр ходил на Польшу с красными, попал в плен, их держали в каком-то хлеву, морили голодом. Выжил чудом. Он так рассказывал о своем спасении: «Под утро дверь открылась, зашел поляк военный и спросил на русском языке, есть ли среди нас казаки. Вышел я и еще пару людей. Поляк повел нас на расстрел к опушке леса и сказал бежать. Мы подумали, что он будет в спину стрелять. Услышав выстрел, повернулись, а он вверх стрелял». Вот судьба такая. Дожил он до 93 лет. Обо всех этих событиях Петр только вскользь говорил. Помню, что в праздники, особенно в Троицу, он сундук открывал свой, доставал казачью форму и наряжался.




Сыновья деда Евстафия Илья и Иван тоже участвовали в восстании. У меня есть документы из архива ФСБ, которые подтверждают, что Илья получил офицерское звание за боевые заслуги во время Гражданской войны. В 1932 году в феврале ночью его арестовали. Его дочь до сих пор жива. Она рассказывала, как деда Илью выволокли во двор и били, а ее мать пытали: сажали на горячую печь и требовали, чтобы она рассказала, где он хранит хлеб или еще что-то из продовольствия, хотя у них пять детей было — какой там хлеб! Выгнали их, опечатали дом. Они и у моей бабушки жили, и у Петра прятались. То же самое было с дедом Иваном, с братом Ильи. Его дочь Вера Ивановна говорила, что их выгнали с дома тоже. Моя бабушка Настя и жена Ильи пошли тогда к Шолохову, пожалились ему. Писатель наверняка знал нашу семью, потому что дед Матвей учился с ним вместе в церковно-приходской школе. Их потом впустили в дом и даже корову одну вернули. Дед Иван был 15 лет в ссылке в Магадане, потом его реабилитировали. Он вернулся очень болезненный, плохо ходил и говорил. А вот дедушка Илья там в Магадане и умер. Вот такие судьбы у предков были. Для меня очень важно сохранить память о корнях. У казаков считается, что если до седьмого колена не знаешь своих предков, то ты не казак.

«Дед потерялся во времени»

Закончился шестой урок. Вешенская школа полупустая. Учитель музыки Нина Саклакова наливает чай и включает диск с казачьими песнями. На ней белая вязаная кружевом кофта, волосы с сединой заплетены. Лицо сияет, несмотря на усталость. Саклакова похожа на женщину позапрошлого столетия. Она и сама признается: «Я знаю хорошо быт и обычаи девятнадцатого века, потому что мой дед дожил до ста лет».




– Дед Назар Иванович и бабушка Прасковья Прохоровна жили в Меркуловском хуторе. Их основным занятием было глиняное дело. Мама моя от них научилась делать соломенный кирпич — из такого был построен дом прадеда, который сейчас разрушен. В их семье было десять детей: девять сыновей и одна дочь, моя мама. Когда я родилась, дедушке было 85 лет. Пока не пошла в школу, я практически все время проводила с ним. Я спрашивала у него: «Дед, ты за кого был, за красных или за белых?». А он мне отвечал: «Да тут и синие были, и зеленые». Он был немногословен со мной. Но я много наблюдала его в общении с другими. Мы вместе ходили в церковь на службы — дед был верующим человеком. Ходили вместе к Дону собирать для корма уток ракушки, варили их. Потом я с дедом проводила все его поколение. Он брал меня на поминки. Там я слышала, о чем разговаривают старые казаки. Они говорили о джигитовке. Дед, его брат Иван и третий сын были участниками Гражданской войны. Знаю, что Иван потом перебрался в Болгарию на корабле, а дед вернулся на родину. Это все, что я знаю. Мне не приходила в голову идея расспрашивать его. Знаю, что репрессии его не коснулись. Мама рассказывала только то, что когда начали создавать колхозы, дед сразу отвел всю скотину туда. Брат деда Иван был амнистирован и уехал жить в Лиски Воронежской области. Наверно, боялся возвращаться сюда, чтобы не подставлять жену и детей. Им он передавал записочки через людей, которые плыли по Дону. Об этом я узнала недавно от его внучки. В конце своей жизни дед потерялся во времени. Он уже не понимал, где он живет, с кем, какое сейчас время. Он говорил, что собирается к атаману и на пост № 1. Видимо, в нем это жило. Вот это его ценности. Для меня важно и сохранить память о своих корнях, потому что негде мне сейчас это взять, негде увидеть. Я живу вот этими воспоминаниями о своих близких.

Когда мне говорят: «О, казачка», я думаю: «Что здесь дивного?». С Дона — понятное дело, что казачка. Казачество — это образ жизни. Я другого не знаю.

«Ничего не изменилось за последние сто лет»

Я сижу с несколькими казаками за теннисным столом в комнате, которую они используют для склада старинных вещей для будущего музея. Казаки по-южному бурно обсуждают свои насущные проблемы: и государственную политику по отношению к ним, и формальность возрождения, и то, как относятся к ним люди. Все это спокойно, не врезаясь в разговор, слушает Андрей Попов. Он раза в два моложе присутствующих. Занимается предпринимательской деятельностью и является инициатором создания в станице нового музея.




– Увлекся я сначала темой Великой Отечественной войны и историей своих предков. Позже понял, что кто-то должен заниматься историей и в нашем районе. Мы собрали группу энтузиастов, создали организацию «Региональное историко-культурное общественное движение “Верхнедонской округ”». Сейчас работаем над созданием краеведческого музея Шолоховского района. Дело в том, что у нас есть федеральный музей Шолохова, но своего краеведческого музея нет уже лет двадцать. Когда-то здесь существовал филиал Новочеркасского музея истории донского казачества. Музей Шолохова — прекрасный, но это музей одного человека и он не может отражать все богатство здешней истории, — объясняет он. — Пока краеведческий музей расположен в выделенном помещении во дворце культуры. Там уже открыта и работает выставка «Еланский плацдарм. Первый шаг к победе», посвященная событиям 1942 года — в это время напротив станицы Вешенская в течение пяти месяцев стояла линия фронта. Руководство района планирует подготовить новое помещение для музея с несколькими выставочными залами, один из которых будет посвящен верхнедонскому казачеству и одному из интереснейших событий того времени — Вешенскому восстанию. Уже есть помещение и проектная документация, нужны деньги на ремонт. Район несколько миллионов самостоятельно не потянет, поэтому нужно выделять из областного бюджета. Область положительно относится к созданию музея, надеемся, что и денег на него выделят.

Научным консультантом энтузиастов является профессор ЮФУ Андрей Венков. Сам он тоже из Вешек. Еще с 80-х начал поднимать архивы и собирать материалы о событиях начала XX века в этих местах, которые малоизвестны в области.

– Хотя Ленин посвятил несколько телеграмм Вешенскому восстанию, настолько это было важно и значимо, — рассказывает Андрей, — в течение трех месяцев в 1919 году казаки противостояли Красной армии. В итоге ушли непобежденными, в отступ для соединения с Белой армией. Мы обратились в областной архив ФСБ с просьбой помочь установить судьбы репрессированных казаков, которые были участниками Вешенского восстания и Первой мировой войны.

– Почему вы решили этим заниматься?

– Во-первых, чтобы люди — гости и местные — знали об истории казачества. Во-вторых, благодаря изучению и пониманию истории можно избежать ошибок, потому что ничего не изменилось за последние сто лет. История написана кровью. Нужно разобраться, что послужило причиной этих событий. В 90-е годы, например, было модно поднять архивы, которые бы порочили советскую власть. Но все не так просто было. Если изучать вопрос, кто же виноват в трагедии казачества, то однозначного ответа не получишь. В 1918 году из Ростова приходит распоряжение вместо атаманских правлений создать сельские советы, то есть установить советскую власть на Дону. И что происходит: просто меняют вывески, руководители атаманских управлений становятся формально советскими. Чуть позже в этом же году приходит к власти Краснов. К концу года один из полков, которым он командовал — полк Фомина — оставляет позиции, приходит в Вешенскую, выгоняет штаб белых и заявляет, что нам эта красновщина не нужна, мы хотим другой власти. К началу 1919 году казаки еще не могли видеть от советской власти никакого террора, все делали местные. Вот один из прототипов Григория Мелехова — Харлампий Ермаков, возвращаясь с фронта, примкнул к красным, в Каменской станице участвовал в уничтожении отряда Чернецова. По приезде в Вешенскую его избирают первым руководителем советской власти здесь. А уже во время восстания он участвовал на стороне восставших. Потом, уходя в отступ, вступил в армию Буденного. То есть человек за небольшой промежуток времени несколько раз успел переметнуться туда-сюда. Вот такие судьбы. В то время было непонятно, кто прав, какой порядок лучше: новый или старый. Лозунгом восставших казаков был «За советскую власть без коммунистов». То есть они не стремились поддержать монархию, народ требовал перемен, в том числе и казаки. На этой почве видно, как манипулировали казаками. Был такой эпизод. Красный Тираспольский отряд, воевавший с немцами на Украине, решил отступить в сторону Воронежа, так как у них заканчивались боеприпасы. Идти нужно было через Дон. Они обратились к казакам с просьбой пройти, хотя формально там уже была советская власть. И вот один старый казак поднимает бучу: «Сейчас придут красные, начнут насиловать, грабить и убивать». В итоге казаки нападают на них, заставляют сдаться. Но красные понимали же, что сдаются не врагам. Они сложили оружие, казаки пообещали их провести. Только один Заамурский конный полк не сложил оружие и ушел на Богучар. Оставшихся красноармейцев сначала начали избивать, а затем и вовсе порубили более 700 человек, а последних человек сто живых сдали немцам. Естественно, когда через полгода Заамурский конный полк вернулся сюда, он мстил казакам. Нашлась ведь одна сволочь, которая убедила других, что красные будут грабить и убивать, хотя, по отзывам жителей хутора Сетраки, где успели остановиться красные, они вели себя миролюбиво и за все платили. Росло недоверие и вражда между советской властью и казачеством. Масло в огонь подлил Петр Краснов, выдвинув тезис «Казаки, вы не русские, вы — казаки». До этого ведь не было казачьего сепаратизма. С него это пошло. Как сейчас пытаются раскалывать на национальной почве нашу страну, так и тогда. Ничего не меняется.

– Как вы относитесь к возрождению казачества?

– Сегодня мне больно смотреть на то, что к казачеству даже здесь на Дону относятся с насмешкой. Все это возрождение, длившееся больше 20 лет, не привело ни к чему. Доходит до смешного: на выборы в окружные атаманы лезут люди, у которых отсутствует опыт армейской службы. Притом, что казаки в первую очередь — это воины. Еще год назад такие атаманы ездили в Луганскую область и раздавали сертификаты с наделом тамошним казакам. Когда же началась вся эта заваруха, они бросили луганских казаков и двинулись в Москву. И вот такие атаманы пытаются возрождать и руководить казаками. По этой причине мы и занимаемся сохранением истории и культуры казачества, а возрождение произойдет. Я надеюсь, что придут новые достойные лидеры, которые смогут вернуть казачеству уважение и права называться защитниками России.