Черкесский вопрос: «не судить, а понимать»

Есть случаи, когда действительно не стоит множить сущности сверх необходимости. Но в иных ситуациях нет никакого проку и от чрезмерных упрощений, бесплодных, а порою даже вредных.

Важно вовремя и правильно разобраться в том, почему дремлющие десятилетиями и мало кого интересующие, кроме специалистов-исследователей, исторические сюжеты отнюдь не всемирного значения внезапно обретают, как выражался академик М.Т. Каченовский, совершенно неестественные размеры и баснословное содержание.

Сюжет всемирного масштаба?

Сегодня среди таких сюжетов – черкесский вопрос. До середины XIX века так можно было бы условно именовать целый комплекс проблем, которые создавали друг для друга, с одной стороны, Россия и Турция, боровшиеся за господство на Северо-Западном Кавказе, с другой – проживавшие там черкесские (адыгские) племена, реагировавшие на внешнее вмешательство по-разному, но в основном так, как в подобных ситуациях положено реагировать патриархально-родовым, политически слаборазвитым, чрезвычайно раздробленным обществам.

Они были хорошо вооружены, отменно искусны в военном деле и в разбойных набегах, до невероятия бесстрашны в бою, но и весьма рациональны в осознании бессмысленности гибели в заведомо обреченном на проигрыш сражении. В социальной организации черкесов важную регулятивную роль играл рыцарский – он же житейский – кодекс чести, не мешавший забывать о нем за пределами родной общины при встрече с «чужим» или просто «другим», не говоря уже о явном неприятеле. Чтобы не углубляться в эту необъятную для исследователей тему, ограничимся банальным заключением: в черкесской истории, как и в истории любого другого народа, есть вещи, достойные и гордого восхищения, и спокойно-трезвого взгляда, и покаяния, а лучше забвения.

В современных пропагандистских кампаниях черкесский вопрос приобрел совсем иной, узкий и однозначный смысл. Его отождествляют с якобы главным и единственным результатом Кавказской войны 1817-1864 гг. – «геноцидом» черкесов, средствами осуществления которого являлись боевые действия (в условиях войны!) и насильственное выселение в Османскую империю.

Известный французский ученый Марк Блок провозгласил девизом историка «не судить, а понимать». Нынешние спекуляции вокруг черкесского вопроса – классический пример стремления применить этот принцип к логике поведение одной стороны, и категорически отказать в нем другой.
Обвинительные доводы в адрес России известны. Они кочуют по страницам сотен статей, книг, интернет-изданий почти в неизменном виде. Их сторонники не проявляют ни малейшего интереса к историческим обстоятельствам времени, места, образа действия. К гигантским по своим масштабам геополитическими процессам первой половины XIX века, порожденным глубинно мотивированной борьбой (для кого-то – борьбой за выживание) между пятью великими державами (Россия, Иран, Турция, Англия, Франция) за господство и влияние на пространстве от Балкан до Индии. На этих просторах разворачивалось жестокое соперничество по всем направлениям – военно-стратегическим, дипломатическим, экономическим, культурно-цивилизационным. И проиграть не хотел никто.

Сравнительно небольшой по территории Кавказ играл тут одну из ключевых ролей, и обладание им являлось отнюдь не прихотью русских правителей: за прихоти не платят столькими войнами и жертвами. Речь шла о гарантиях (сегодня бы добавили – национальной) безопасности южных границ империи. Ни одно государство не жалеет средств на такие цели.

Россия на Кавказе

Обратимся к международному и внутреннему положению России во второй половине 50-х и первой половине 60-х годов XIX века. Недавно закончилась Крымская и на исходе была Кавказская война, быть может, самые изнурительные и дорогостоящие войны в истории Российской империи. Петровская модернизация осталась в прошлом. Технологически страна вновь отставала от Европы, где поднималась мощная волна военно-промышленной революции.

Чтобы сохранить статус великой державы, России нужен был долгий мир и покой для осуществления фундаментальной программы реформ, включая, естественно, военную. В том числе Петербург исполнился решимости придать системный характер начавшемуся еще в конце XVIII века и постоянно прерываемому войнами с Турцией и Ираном социально-гражданскому, административному, хозяйственному, культурно-образовательному обустройству Северного Кавказа. В этом виделось главное средство интеграции горцев в российско-имперскую цивилизацию.

И в этом грандиозном проекте не было этнических изъятий. Это в равной степени относилось и к Дагестану, и к Чечне, и к Северо-Западному Кавказу. Единственное, что требовали русские власти от черкесов – переселиться из высокогорных ущелий, откуда они совершали опустошительные набеги, на равнинные земли, которым, между прочим, по уровню плодородности не было аналогов в России. Язык не поворачивается назвать это жертвой со стороны горцев, учитывая их склонность к перемене мест и убогие домашние хозяйства (в том числе жилища), с которыми на протяжении истории они расставались без особого сожаления.

Александр II во время посещения Кавказа в сентябре 1861 г. сказал горским депутатам: «Я к вам пришел не как враг, а как доброжелательный друг. Я хочу, чтобы ваши народы сохранились, чтобы они не бросали родных мест».

Царь призывал к миру, покою и забвению прошлого (по поводу которого русские тоже могли много чего припомнить черкесам). Это были основополагающие понятия, отражавшие суть отношения Александра II к своим весьма строптивым подданным.

А также Франция, Англия и Турция

Между тем, в Европе опять собирались тучи. Французским императором Наполеоном III овладело искушение окончательно сломать прежний (установившийся после 1815 г.) международный порядок, воспользовавшись польским восстанием 1863 года. Под предлогом защиты поляков Наполеон III готовился раз¬вязать войну и захватить левый берег Рейна. Принявшись сколачивать против России и Пруссии блок европейских держав, он счел небесполезным использовать черкесов.

Наполеон III выдвинул план образования независимой Польши, включая Галицию, уступка которой будет для Австрии компенсирована частью турецких владений в Европе, а Турция в обмен на свои потери получит Черкесию. Вопросом «хотят ли этого черкесы?» император себя не утомлял.

Кавказ становился немаловажной частью сложной дипломтической комбинации, приманкой, рассчитанной на вовлечение султана в конфликт с Россией.

Англия также считала «освобождение» Черкесии мощным стимулом для Турции начать войну, которая непременно перерастет в общеевропейскую и принесет полякам и черкесам «независимость».

В такой обстановке вооруженную помощь горцам против России стали оказывать турки, поляки, французы, англичане, не говоря уже о всякого рода европейских искателях приключений. В Черкесию прибыла крупная многонациональная экспедиция, участники которой руководили боевыми действиями горцев, пытались придать им организованный характер.

Разжечь войну в Европе Наполеону III не удалось. В результате остыл и европейский интерес к черкесам. Несмотря на помощь интернациональных ландскнехтов горцы потерпели полное поражение. Их боевой и моральный дух был сломлен.

И сами черкесы

Главным фактором, предопределявшим историческую перспективу для черкесов, была внутриполитическая ситуация. Народ устал от тридцатилетней Кавказской войны. Убедившись в возможности жить рядом с русскими поселенцами на началах добрососедства, в преимуществах взаимовыгодной торговли и общения в других областях, в отсутствии у России намерения карать, простые черкесы стали тяготеть к миру. Да и часть знати, понесшая в ходе войны экономический урон, искала примирения с русскими властями, но на условиях сохранения своих привилегий. По свидетельству одного иностранца, воевавшего против России, наста¬ло время, когда горцы «даже слушать не хотели о войне с Москвой».

Процесс размежевания социальных сил в горском обществе ускорялся продуманными и дальновидными мерами главнокомандующего русскими войсками А.И. Барятинского, давно осознавшего неэффективность повсеместного, без учета конкретной обстановки, применения краеугол¬ного принципа колониальной стратегии царизма — опоры на местную знать. Наместник нарушал его, руководствуясь необходимостью завершить Кавказскую войну.

В августе 1863 г. сложили оружие абадзехи, а 21 мая 1864 г. — шапсуги и убыхи. Так закончилась одна из драматических эпох в истории Кавказа.

В оставшиеся – шестидесятые – годы султанское правительство спровоцировало с поощрения Англии массовое переселение горцев в Турцию.

Вдохновители грандиозной кампании переселения опирались прежде всего на настроения черкесской аристократии, которую волновали не столько военные или политические проблемы, сколько личные социально-экономические перспективы при русской власти. Известие об отмене крепостного права в России породило подозрения, что зависимые сословия будут освобождены и в черкесских обществах. У колеблющейся части горских верхов появился убедительный стимул к эмиграции.

Русская администрация объявила о своей готовности признать вышедших с гор холопов свободными и поселить их на удобных землях. В ожидании близкого избавления от своих владельцев они проявляли открытое неповиновение. На мирских сходах принимались решения не платить оброка князьям.

Боясь лишиться дохода и высокого общественного статуса, родовитая черкесская аристократии спровоцировала переселенческое движение. При этом имелось в виду не просто переехать в единоверную державу – Османскую империю – но и переместить туда сложившуюся в горах социальную структуру, воспроизвести на новом месте прежний порядок жизни. Иными словами, черкесские верхи и в Турции хотели оставаться эксплуататорским сословием.

Отказывавшихся покидать родину общинников не без успеха устрашали ужасами русского господства и соблазняли перспективами благоденствия в чужих краях. Для принуждения соплеменников к выезду знать использовала авторитет народного собрания. Именно через этот патриархальный институт протаскивались решения о всеобщей эмиграции. Неподчинившийся ставил себя в положение изгоя, утрачивая право на опеку и поддержку со стороны общины.

Энергичную агитацию развернуло и горское мусульманское духовенство, преподносившее выезд в Турцию как исход в землю обетованную. Против такого давления и таких соблазнов мало кому удавалось устоять. Тем более в обстановке уныния, растерянности и отчаяния. Такие чувства создавали особо благоприятные условия для действия социально-психологического механизма внушения – очень эффективного средства влияния на общественное сознание и поведение.

Сыграли свою роль и наивные политические представления черкесов, которые всерьез полагали, что Турция – самая могущественная и богатая держава в мире, а остальные народы, включая англичан и французов, находятся у нее в услужении.

Эти обстоятельства срабатывали практически безотказно во многом благодаря этнопсихологическим особенностям горцев. Их легковерность и способность попадать во власть минутного настроения и призрачной надежды, вера в слова и обещания усиливали колебания во внешнеполитических ориентациях, порождали быстро преходящие, сменяющие друг друга вспышки противоположных чувств.

Таким образом, тесное слияние различных факторов вызвало массовый переселенческий порыв, приобретавший характер цепной, неуправляемой реакции. Именно эту атмосферу паники нагнетала знать, предрекая муки ада под властью русских гяуров. Между прочим, в среде современных потомков мухаджиров (в Сирии, Иордании, Турции), сохранивших в памяти рассказы своих отцов и дедов, бытует убеждение, что на чужбину их обманом увлекла черкесская знать – «князья» и «эфенди», – и это была ошибка…

Эмиграционная лавина оказалась настолько мощной, что понесла с собой даже тех, кто был настроен к России благожелательно. Впрочем, часть горцев из различных племен и сословий, связанная экономическими и культурными контактами с русским и казачьим населением Прикубанья, выстояла против этой стихии и осталась на родине. Эти горцы получили земли на плодородной Прикубанской плоскости, «с учреждением в среде их правильной администрации и суда, основанного на народных обычаях и шариате». Настроения в пользу переселения в Турцию угасали по мере обретения опыта благоустроенной жизни «под русской властью», которая оказалась совсем не такой страшной, как ее рисовали соответствующие агитаторы, и которую фактически осуществляли выборные представители черкесских общин совместно с имперскими чиновниками, хорошо разбиравшимися в местных обычаях. Немалое психологическое воздействие на горцев имели также рассказы прибывших из Турции торговцев об отчаянном положении черкесов в местах нового обитания.

Как показала история, их возможности для этнокультурной самореализации сначала под русским самодержавным скипетром, а затем при партийно-советско-имперской власти не шли ни в какое сравнение с той абсолютно безальтернативной перспективой, которая ждала их в Турции, – стать «османлы» и забыть о своей этнической принадлежности. Что происходило с теми, кто пытался сопротивляться османскому катку, известно. Равно как известно и то, чего на сегодняшний день достигли кавказские народы (в лице десятков тысяч своих лучших представителей) в области науки, культуры, образования. И никто из них не платил за это отречением от своих этнических корней, традиций, языка. Не могли, как ни ряди, столь крупномасштабные явления происходить в государственно-цивилизационном вакууме, вне и вопреки внутренней сути таких гиперструктур, как Российская империя и СССР, сколько бы ни говорили об их тоталитарно-репрессивном характере.

Об интересах Турции

Турецкое правительство желало заполучить черкесов как карательную силу для обуздания национально-освободительного движения на Балканах. Османские власти активно поощряли переселение посулами благоденствия, религиозной пропагандой, предоставлением морских транспортов. Широко агитировали горцев покинуть Кавказ западноевропейские эмиссары. В Турции и Европе не было единства мнений по поводу целесообразности курса на поддержку массового переселенческого движения. Многие сомневались в верности такой политики, которая избавляла Россию от непримиримых врагов. Это обстоятельство придало иностранной агитации в Черкесии противоречивый характер. В одних случаях горцев призывали эмигрировать, в других – остаться и продолжить борьбу в ожидании скорой помощи от Порты и западных держав.

Среди побудительных причин переселенческой кампании следует отметить мощные коммерческие стимулы, почему-то оставленные большинством историков без внимания. Практически весь турецкий (и не только турецкий) флот и связанная с ним инфраструктура получили высокоприбыльную работу на многие месяцы. Все, что способно было держаться на воде, устремилось к кавказским берегам. Перевозчики взвинтили цены до беспрецедентного уровня. Черкесы свозили к побережью и продавали за бесценок свой скот и скарб, чтобы выручить деньги на проезд. В суматохе переселения и в условиях временной отмены таможенных ограничений возник настоящий работорговческий бум. С тех, кто не мог заплатить за место на корабле – а таких было немало – взималась натуральная плата в виде живого товара. За провоз 30 человек судовладелец получал от них одного человека (обычно ребенка) в собственность, то есть в рабство. Вопрос о том, кто будет жертвой, решался самими пассажирами путем простой жеребьевки.

В современной западной (да и российской) историографии совершенно игнорируются все эти факты. Переселение однозначно трактуется как насильственное выселение, при полном отсутствии интереса к изучению побудительных стимулов внутрисоциального и внешнего происхождения, в том числе прямо обусловленных массовой психологией и ситуативным состоянием «коллективного бессознательного».

И действиях Петербурга

Для определения позиции Петербурга в переселенческом вопросе наиболее корректной нам представляется формула, предложенная начальником главного штаба Кавказской армии А.П. Карцовым: «Правительство наше никого не принуждает к переселению и никого не задерживает». Но есть целый ряд подтверждений тому, что многие представители российской власти на Кавказе были против переселения, считая его большой социально-демографической и экономической потерей для империи. Как свидетельствуют источники, русские чиновники неоднократно предлагали черкесам «еще раз все обдумать и остаться». Предпринимались попытки пресечь агитацию за переселение и даже остановить само переселение.

Александр II, никого не принуждая покидать Черкесию, в то же время не препятствовал переселенческой кампании. Он испытывал страх перед угрозой образования, в связи с польски¬ми событиями, антирусской коалиции европейских держав. Тема «второго издания» Крымской войны звучала в то время очень тревожно и очень правдоподобно для русского сановного слуха. Кавказ вновь мог стать ее театром, и, возможно, — главным.

Петербург выделил для перевозки горцев 2 военных корвета, 2 военно-транспортных судна, 2 парохода и несколько парусников, не считая судов, зафрахтованных у частных лиц за казенный счет. На черноморском побережье в пунктах отправки работали специальные комиссии, регулировавшие посадку на корабли и выдававшие пособия нуждавшимся. Многие переселенцы освобождались от платы за проезд. Больных горцев брали в русские военные лазареты. Приостанавливая переселенческую кампанию на зимнее время, русские власти распределяли скопившихся на берегу горцев по ближайшим казачьим станицам. Военный министр Д.А. Милютин писал: «Казаки выказали при этом замечательное добродушие и человеколюбие: не только дали охотно убежище прежним своим неукротимым врагам, но снабжали их пищей и платьем. … Находившийся на месте амбаркации горцев агент турецкого правительства, сам родом шапсуг, свидетельствовал… о попечительности русского начальства, человеколюбием которого спасено от гибели много несчастных горцев».

Новая родина

Новая родина встретила черкесов неприветливо. До них почти никому не было дела. Без крова, без средств к существованию они умирали десятками тысяч от истощения, холода и болезней. Вместо обещанных райских кущ многие нашли в Турции лишь свое последнее пристанище. Больше «повезло» тем, кто вообще не добрался до «земли обетованной», утонув по пути вместе с утлыми турецкими суденышками, непригодными для дальнего плавания.

Глазами своих послов и консулов в Турции и России внимательно следила за переселением черкесов Англия. В мае-июне 1864 г. английский посол в Петербурге Фрэнсис Нэпир в ряде бесед с Горчаковым обвинял Россию в насильственном выселении горцев, которое к тому же ложилось тяжелым бременем на турецкие финансы.

Горчаков заметил, что, во-первых, черкесам было предложено переселиться на прикубанские равнины, но они отказались, а, во-вторых, Турция несет расходы не зря, получая взамен приращение к своему мусульманскому населению и армии.

В своих докладах в Форин оффис Нэпир указывал на «заботливость русских властей об облегчении бедственного положения скопившегося на морском берегу населения» и противопоставлял донесения английских консулов, из которых ясно видна «нераспорядительность турецкого правительства», «подстрекавшего горцев к выселению и к сопротивлению русским», но «ничего не приготовившего для приема и водворения эмигрантов».

Для историков есть смысл задуматься, быть может, над самой фундаментальной причиной переселения. У черкесов, в отличие от дагестанцев и чеченцев, не оказалось харизматического лидера-объединителя масштабов Шамиля. Некому было обратиться к ним со словами «в войне счастья нет». Некому было спросить у черкесов, столпившихся на берегу моря: «что вы творите? куда вы собрались? кто вас там ждет?». В Черкесии (в данном случае, к сожалению) не удалось построить имамат. Иначе, даже в развалившемся виде он сохранил бы какую-то организационно-управленческую инерцию, достаточную для того, чтобы, во избежание полного хаоса, наладить деловое сотрудничество с русскими властями, остро нуждавшимися в союзнике и помощнике для сохранения контроля над общей ситуацией.


Единоличную ответственность за трагический эпилог Кавказской войны не несет ни одно государство, ни один народ, ни один человек. Вычислять точную, «объективную» меру вины причастных сторон – совершенно безнадежное дело. Такого измерителя не существует в природе. Конечно, изобретать его можно бесконечно, но это будет так же глупо, как сердиться на историю, за то, что она была такой, какой была.