Югославский сценарий для Украины

Ситуация на Украине все больше развивается по схеме распада Югославии четвертьвековой давности. Без немедленного разоружения всех незаконных вооруженных формирований и выработки стратегии урегулирования кризиса с учетом позиции всех регионов избежать гражданской войны на Украине не удастся



История независимой Украины 1991-2014 годов и история Югославии от окончания Второй мировой войны до распада в начале 1990-х являют собой две угрожающие иллюстрации того, насколько пагубной может оказаться ставка государства на постоянное лавирование между двумя геополитическими блоками. Изменение баланса сил между ними неминуемо ведет такие государства к дезинтеграции по самому жесткому сценарию, а их народы оказываются заложниками безответственной политики собственных элит.

Несистемные игроки двуполярного мира

В момент распада Советского Союза на фоне разворачивавшейся гражданской войны в Югославии казалось, что «развод» двух ближайших соседей, России и Украины, выглядит образцом мирного решения вдруг возникших между ними разногласий. Однако риск югославского сценария для Украины, как показывают нынешние события, просто оказался отложен на два с небольшим десятилетия – и за это время существенно вырос. Но чтобы понять природу происходящего сейчас на Украине, потребуется исторический экскурс в историю Югославии.

В межгосударственной системе, сложившейся по итогам Второй мировой войны, Югославия, как известно, занимала промежуточное место между двумя полюсами – капиталистическим и социалистическим лагерями. Во многом это было результатом исторической случайности: знаменитый конфликт Сталина и Тито 1947 года вокруг образования Балканской федерации мог быть разрешен или купирован на аппаратном уровне, и тогда историческое размежевание СССР и Югославии не состоялось бы либо носило не столь акцентированный характер.

Однако стороны пошли по пути открытой эскалации конфликта, что в конечном итоге и предопределило уникальную позицию Югославии: одной ногой в социализме, другой – в капитализме, а по сути – ни там, ни там. Хотя для многих стран «третьего мира» Югославия была куда более привлекательным ориентиром, чем СССР, ведь за очень короткий срок югославы, казалось, смогли построить пресловутый «социализм с человеческим лицом». Автор этой статьи, побывавший почти во всех бывших югославских республиках, не раз убеждался в том, что ностальгия по Югославии там гораздо сильнее, чем воспоминания о том, как было хорошо в СССР, на постсоветском пространстве.

Позиция Югославии: одной ногой в социализме, другой – в капитализме, а по сути - ни там, ни там

Амбиции титовской Югославии поддерживал новый виток глобального экономического роста, начавшийся сразу после Второй мировой. Возглавив созданное на Белградской конференции 1961 года Движение неприсоединения, которое объединило ряд развивающихся стран, Югославия сделала заявку на собственную геополитическую игру. Но уже вскоре ей за это пришлось сурово поплатиться. К концу 1960-х годов волна экономического роста, породившая в странах «первого» и «второго» миров многочисленный средний класс, в целом была исчерпана. Окончательно эта фаза завершилась нефтяным кризисом 1973 года, после чего многие развивающиеся страны оказались в ловушке кредитов, взятых в предыдущий период роста под реализацию мегапроектов. Не стала исключением и Югославия.

При позднем Тито страна фактически скатилась в колею, типичную для стран Южной Европы до перехода на евро: высокий уровень инфляции, растущая кредитная нагрузка и разрешение экономических трудностей путем постоянной девальвации национальной валюты, что стимулировало экспорт. «Сколько я себя помню, Югославия была страной, где инфляция считалась таким же нормальным явлением, как и то, что фабрики принадлежат рабочим, а земля крестьянам. Я хорошо запомнил наставления отца: “Пока у нас социализм, в социалистических банках надо брать как можно больше кредитов, а то инфляция все съест”», — вспоминает сербский экономист Младжан Динкич (см. его статью «Экономика деструкции» в сборнике «Сербия о себе» издательства «Европа»).

В какой-то момент Югославия оказалась слишком сильным игроком на мировом рынке, представлявшим угрозу для лидеров капиталистического лагеря

Но пока мир находился в состоянии Холодной войны, Югославии многое позволялось, а Белград умело играл на противоречиях между соцлагерем и капстранами. Это позволило Югославии обзавестись многими атрибутами сильного государства, прежде всего мощной армией с богатыми боевыми традициями, восходящими к партизанам Второй мировой, и развитой промышленностью, выпускавшей продукцию высокого качества. Достаточно вспомнить, что в Советском Союзе югославские товары ценились наравне с импортом из капстран, а автомобили семейства Yugo, которые производились в сербском городе Крагуевац, до сих пор в обилии встречаются на дорогах стран, когда-то составлявших Югославию. Все в порядке было и с нематериальной составляющей государственного престижа – тут можно вспомнить похороны Тито, на которые собрались все лидеры тогдашнего мира, или Олимпиаду в Сараево 1984 года.

Политический распад Югославии – это лишь внешний фасад того, что на самом деле происходило на ее территории в последние четверть века

Разумеется, в какой-то момент Югославия оказалась слишком сильным игроком на мировом рынке, представлявшим угрозу для лидеров капиталистического лагеря – опять же, можно вспомнить продукцию крагуевацкого автозавода «Застава», который успешно экспортировал свои машины в Великобританию, ФРГ и США. Но эта привилегированная позиция Югославии оставалась в силе только при условии сохранения двуполярного мира, поэтому нет ничего удивительного в том, что вскоре после падения «железного занавеса» страна с треском развалилась. В новом мировом порядке такой сильной самостоятельной державе, как Югославия, не было места – в ее дальнейшем существовании никто попросту не был заинтересован.

Политический распад Югославии – это лишь внешний фасад того, что на самом деле происходило на ее территории в последние четверть века. Массовая миграция населения в Евросоюз, криминализация всех сфер жизни, примитивизация экономики и прочие «прелести» неолиберализма, прописанные для «мирового Юга», – все это жители еще недавно цветущей страны хорошо прочувствовали на себе. Хуже всего то, что остался в прошлом былой промышленный потенциал Югославии. Многие предприятия были скуплены столь любимыми неолибералами иностранными инвесторами с единственной целью — остановить производство. Желающим убедиться в этом автор может посоветовать проехаться по Сербии и Боснии: село в этих странах живет в целом не хуже, чем при социализме, но уровень городской жизни удручающе низок.

На протяжении более чем двух десятилетий своей независимости Украина балансировала между Россией и Евросоюзом

Нынешнюю ситуацию вокруг Украины также можно интерпретировать как результат геополитических изменений, только уже в обратном направлении. На протяжении более чем двух десятилетий своей независимости Украина балансировала между Россией, своим основным торговым партнером, и Евросоюзом — «смутным объектом желания», причем до какого-то момента подобная тактика работала. Однако новое усиление России, сопровождаемое консолидацией на постсоветском пространстве, с одной стороны, и кризис в Евросоюзе, заставивший его производителей открывать новые рынки сбыта для своих товаров, с другой, подорвал этот хрупкий баланс. Украина оказалась перед вызовом окончательного самоопределения, но ее компрадорская элита не смогла сделать ответственный выбор, и результатом этого стал хаос.

В одну телегу впрячь не можно…

В то же время было бы неправильно видеть в распаде Югославии (и, соответственно, Украины) только внешние факторы, тем более что здесь есть риск перейти к конспирологическим теориям, которые существуют в избытке. У Югославии было достаточно и внутренних проблем, выступивших катализатором ее краха, и здесь Югославия предстает перед нами уже как страна, близкая скорее к мировой периферии, нежели к клубу великих держав.

Прежде всего, в Югославии существовала очень серьезная диспропорция в уровне развития регионов, которая в миниатюре воспроизводила глобальное разделение между богатым Севером и бедным Югом. В случае с Югославией это было в значительной степени обусловлено историческим наследием. Словения и Хорватия, богатые и промышленно развитые республики, в свое время входили в состав Австро-Венгрии, а шире – принадлежали европейскому миру-экономике. Бедные, в основном аграрные Македония, Босния-Герцеговина и Косово всего за несколько десятилетий до образования социалистической Югославии были включены в другое экономическое и культурное пространство – Османскую империю. Сербия, на территории которой находилась столица Югославии Белград, располагалась между ними.

Ликвидация диспропорций между республиками в Югославии предсказуемо происходила путем перераспределения доходов от богатых регионов к бедным. При этом проблема избытка трудовых ресурсов решалась типичным для третьего мира способом – миграцией граждан Югославии в более развитые страны. В 1980-е годы, отмеченные серьезным экономическим кризисом, такая политика все чаще стала вызывать вопросы более развитых республик, которые начали высказываться в отношении более отсталых в духе «хватит кормить» (аналогичные процессы в тот момент происходили и в Советском Союзе). В конечном итоге это вылилось в открытый сепаратизм.

Похожим образом была устроена и экономика Украины. Восточная часть страны с ее мощной индустрией формировала львиную долю ВВП и была ориентирована на экспорт своей промышленной продукции в Россию, а западная, преимущественно аграрная, после распада Советского Союза стала одним из главных поставщиков трудовых мигрантов (в том числе в таких специфических сферах, как проституция и криминальные «услуги») в Евросоюз. При этом два полюса страны исторически входили в разные империи (Запад – в Австро-Венгерскую, Восток – в Российскую), предъявляя равные права на столицу – Киев. «Злочинна влада» Януковича и «донецких» занимала Киев по «закону больших чисел» (на их стороне традиционно был промышленно развитый восток страны), а для деятелей евромайдана из западных аграрных регионов стояние в центре Киева фактически оказалось своеобразным походом на столицу – узнаваемым атрибутом большинства крестьянских войн.

В отличие от Югославии, в ходе украинской кампании по евроинтеграции тема «хватит кормить», разумеется, не могла присутствовать открыто, поскольку, в общем, все прекрасно понимали, кто кого кормит. Однако в скрытой форме экономический сепаратизм, безусловно, присутствовал, ведь многие жители Западной Украины уже давно и успешно евроинтегрировались в различные сезонные работы на территории сопредельных государств Евросоюза. Не говоря уже о значительной части украинской элиты, чьи деловые интересы и финансовые потоки давно и плотно были завязаны на Запад. Подписание соглашения о евроинтеграции фактически привело бы к тем же последствиям, что и распад Югославии: деиндустриализация промышленных территорий Украины и окончательное скатывание страны на мировую периферию.

Еще один значимый аспект распада Югославии и Украины: экономические сложности усугублялись институциональной нестабильностью. В 1974 году, еще при жизни Тито, была принята новая конституция Социалистической Федеративной республики Югославии, где границы федерализма были прописаны настолько размыто, что при отсутствии интегрирующей государство фигуры, которой был Тито, оно неминуемо бы пошло по пути рыхлой конфедерации, а затем и распада.

Что и случилось. Тито не оставил после себя столь же сильного преемника, и его наследники-руководители субъектов СФРЮ договорились менять председательство на федеральном уровне раз в год в рамках коллективного президиума. Возможно, они рассчитывали, что Югославия станет балканской Швейцарией – в этой стране глава конфедерации кантонов также сменяется ежегодно. Однако результат оказался противоположным: к моменту распада Югославии никакой центральной власти в стране, в сущности, не было, а основными акторами в последующих событиях оказались лидеры регионов.

Нечто подобное произошло и на Украине в конце правления Леонида Кучмы, который очень хотел сохранить власть и после отведенных ему конституцией двух президентских сроков. Скорее всего, третий (а то и четвертый) срок Кучмы был бы разумным вариантом будущего, и бывший парторг и гендиректор днепропетровского «Пiвденмаша» стал бы украинским Лукашенко (или, скорее — Назарбаевым, учитывая схожую с Казахстаном экономическую и этническую структуру Украины). Однако магнит вожделенной евроинтеграции оказался сильнее – ради вхождения в Евросоюз в неопределенном будущем украинская элита не стала переписывать конституцию под третий срок Кучмы.

Вместо этого была придумана схема изменения конституции с превращением Украины в парламентскую республику. Говорят, что этот замысел появился после того, как Кучме, слабо, как это и полагается видному хозяйственнику, разбиравшемуся в политических системах, рассказали, что канцлер Германии Аденауэр подобным образом пробыл у власти около двух десятилетий. «Техническим» президентом в 2004 году должен был стать Янукович, а Кучма после его избрания и изменения конституции планировал стать премьер-министром, но этот план сорвала «оранжевая революция». В то же время однажды запущенный процесс переписывания конституции стал на Украине перманентным, внеся существенную лепту в дезинтеграцию и без того слабого государства. Только, в отличие от Югославии, главными игроками политических баталий оказались не руководители регионов, а олигархи.

Усташи и бандеровцы: роль исторической памяти

Историко-культурная составляющая в процессе распада Югославии предсказуемо дополнила экономические противоречия между разными частями страны. Хорватия и Словения осознавали себя частью европейского мира, и в конце 1980-х годов пресловутая евроинтеграция (хотя тогда этот термин еще не был в ходу) оказалась в этих двух республиках мощной питательной средой для сепаратизма. В особенности это было характерно для Хорватии, которая на протяжении нескольких веков выступала военной границей христианского мира в его противостоянии Османской империи. Об этом до сих пор напоминает внутренняя южная граница Хорватии в форме натянутой тетивы лука – при желании можно проследить историю этой границы вплоть до распада Римской империи на Западную и Восточную.

Заметим, что австро-венгерские власти селили на этом фронтире выходцев из самых разных этнических групп – славян, в том числе сербов, населения будущей Сербской Краины на территории Хорватии, венгров, немцев, евреев и т.д., что, безусловно, позволяет проводить параллели с пестрым по этническому происхождению запорожским казачеством. Этнической и религиозной пестротой отличался и сопредельный регион фронтира – Босния-Герцеговина, откуда началась Первая мировая. Именно здесь, на стыке двух экономических и культурных миров, состоялись и основные события Югославской войны начала девяностых.

Детонатором распада Югославии оказалась Хорватия. Чрезвычайно важную роль в хорватском сепаратизме сыграло то, что во Второй мировой войне хорваты участвовали на стороне нацистской Германии, а после войны значительное число усташей (хорватских фашистов) осело в ФРГ и Австрии. Когда процесс дезинтеграции Югославии был запущен, они стали активно возвращаться на родину, а первый президент страны, бывший диссидент Франьо Туджман, даже добивался перезахоронения в Хорватии лидера усташей Анте Павелича, умершего во франкистской Испании. Неудивительно и то, что одной из европейских держав, которая активно поддерживала отделение Хорватии от Югославии, была ФРГ. Свое слово в возвращении хорватов в «семью европейских народов» сказал и Ватикан.

Все эти процессы шли вразрез с культурной политикой югославских властей, ведь память о Второй мировой была одним из краеугольных камней югославской государственности. Это было связано не только с тем, что президент Югославии Иосип Броз Тито пришел к власти как лидер антифашистского партизанского движения, но и с тем, что годы Второй мировой были еще и временем гражданской войны на территории страны. Сразу после ее быстрого захвата фашистскими Германией и Италией в мае 1941 года усташи развернули против сербов, мусульман, евреев, цыган и других народов Югославии жесточайший террор, на фоне которого даже немцы, а тем более итальянцы воспринимались как сравнительно меньшее зло.

Впрочем, и у хорватов было что предъявить сербам, которые в первую очередь и ассоциировались с партизанами-антифашистами. В конце войны, когда остатки усташей пытались бежать в Австрию и Италию, многие из них были задержаны на границе и расстреляны на месте либо отправлены в титовские концлагеря, символом которых стал Голи Оток – безжизненный остров в Адриатике у берегов Хорватии, известных главным образом как рай для туристов. Однако не было единства и среди самих сербов: помимо партизан, против оккупантов и усташей действовали отряды четников – части армии «старой» Югославии, уничтоженной фашистским вторжением. Им также фактически не оказалось места в новой, социалистической Югославии.

Понимая всю глубину межнациональных противоречий в стране, Тито (наполовину хорват, наполовину словенец) провозгласил официальную формулу сосуществования народов Югославии – «братство и единство». Во многом это была такая же искусственная конструкция (или, используя заголовок известной книги социолога Бенедикта Андерсона – «воображаемое сообщество»), как и небезызвестная «новая историческая общность – советский народ». Тем не менее эта доктрина понемногу заработала – по результатам переписи населения 1981 года «югославами» себя назвали 5,4% населения страны, или без малого 1,2 млн человек. Да и сейчас, если задать сербу, боснийцу или черногорцу вопрос, кем по национальности был Тито, то, скорее всего, можно будет услышать в ответ – «югословен».

События Второй мировой наложили отдельный отпечаток и на экономическую политику югославского руководства, ведь особую роль в победе над фашизмом сыграло население именно слаборазвитых территорий страны, прежде всего Боснии-Герцеговины и Черногории. Это стало дополнительным поводом как для щедрых дотаций, так и для нетривиальных решений в рамках запутанного национального вопроса. Так, отдельной нацией социалистической Югославии были провозглашены славяне-мусульмане (проживающие, кстати, не только в Боснии, но и в Сербии и Черногории). Это был принципиальный разрыв с «первой» Югославией, возникшей после Первой мировой и официально называвшейся Королевством сербов, хорватов и словенцев.

На взгляд ортодоксальных марксистов-ленинцев, признание мусульман нацией было нонсенсом, но на тот момент этот «ревизионистский» жест выглядел как адекватное вознаграждение за то, что именно Босния была ключевым центром партизанского движения. Эта роль была увековечена и на символическом уровне — самым кассовым фильмом югославского кинематографа стала картина «Вальтер защищает Сараево» (Вальтер – один из партийных псевдонимов Тито). А в самом Сараево, в социалистический период получившем громадные инвестиции, маршала до сих пор вспоминают добрым словом. Однако в итоге такая политика оказалась бомбой, которая взорвется в начале девяностых.

Аналогичным образом действовало и советское руководство, регулярно «прирезая» Украине новые территории (Причерноморье и Донбасс в момент образования СССР, Крым при Хрущеве) и увековечивая в искусстве связанные с Украиной эпизоды Великой Отечественной (от действительно ужасающей трагедии Бабьего Яра до малозначительных сюжетов типа деятельности комсомольцев-подпольщиков Краснодона, доведенной до подвига национального масштаба). В значительной степени все это также было продиктовано соображениями исторической справедливости – расширение территории Украины выглядело своего рода компенсацией за ту дискриминацию, которую испытывали украинцы в царской империи.

Но вернемся в Югославию. В ситуации распада страны «братство и единство» кончились очень быстро, а вместо них наружу вышли давние исторические травмы. Для тех сербов и черногорцев, которые в начале девяностых воевали в Хорватии и Сербской Краине, противник однозначно ассоциировался с усташами, в то время как сами они воспринимали себя сквозь призму сербского национального мифа о битве на Косовом поле и еще живой памяти о партизанах Второй мировой. В значительной мере эта традиционалистская реакция жива и по сей день – достаточно просто изучить граффити в окрестностях белградских стадионов «Црвена звезда» и «Партизан» или на улице Косовской рядом с сербским парламентом.

Такую же ситуацию мы наблюдаем на Украине. В массовом сознании жители западной части страны в ходе недавних событий все чаще ассоциировались с бандеровцами, что, безусловно, абсолютно некорректно с точки зрения реального положения дел, однако этот стереотип возник не на пустом месте. Традиционалистская реакция в Западной Украине приняла в момент распада СССР именно «бандеровскую» форму – от вполне безобидных туристических ресторанов во Львове и Ивано-Франковске до малоприятного зрелища парадов ветеранов дивизии СС «Галичина» и уж совсем безобразных выходок подопечных Тягнибока, Яроша и им подобных. Причем чем больше последние педалируют образы Бандеры, Шухевича и прочих персонажей украинской жакерии, тем более жесткое отторжение это вызывает у жителей восточной части страны, для которых День Победы является одним из главных праздников в году.

К тому же для востока Украины характерна своя форма традиционалистской реакции – под советским флагом, который держали в руках многие участники митингов в Донецке и Харькове. Донецк и сейчас остается городом, сохранившим многие черты эпохи развитого социализма, — это проявляется в своеобразии его планировки и архитектуры, социального и, что немаловажно, этнического состава населения столицы Донбасса. В жизни Донецка традиционно велика роль различных национальных диаспор (что, кстати, отразилось и в специфике пресловутой «донецкой мафии», где значимую роль играли этнические греки, татары, евреи, грузины – соответствующие имена легко найти в интернете). Эти советские атрибуты еще сильнее акцентируют интегральную для донбасской (и шире, восточноукраинской) идентичности роль русского языка.

Главной политической силой Украины долгое время было движение с названием «Партия регионов», хотя более уместно было бы создавать партию с названием «Единая Украина»

Но сейчас Украина фактически пожинает плоды политики своих бывших руководителей, которые не предприняли ровным счетом никаких усилий по консолидации изначально разделенной страны, не предложили ей свой вариант «братства и единства». Даже на символическом уровне это проявилось в том, что главной политической силой Украины долгое время было движение с названием «Партия регионов», хотя более уместно было бы создавать партию с названием «Единая Украина», так сказать, учась у «старшего брата».

Можно было взять на вооружение и знаменитую фразу первого премьер-министра объединенной Италии графа Кавура: «Италию мы получили – теперь остается получить итальянцев» (в Италии, надо сказать, этот процесс не завершен и через полтора столетия после объединения страны). Единственной попыткой предложить хоть какую-то национальную доктрину для Украины была сакраментальная формула, вынесенная в заглавие книги Леонида Кучмы: «Украина – не Россия», но никакой позитивной повестки для страны за этим не последовало. Как и во многих других случаях, в деле создания нации украинская элита оказалась банкротом.

Анатомия дезинтеграции

Ключевую роль в процессе распада Югославии сыграли нерегулярные вооруженные формирования – и это на данный момент самая угрожающая аналогия с тем, что происходит на Украине. Правда, есть одно отличие: в Югославии самовооружение населения принимало более радикальные формы. В Хорватии, например, обычным сценарием завладения оружием было окружение местной «милицией» частей Югославской народной армии, после чего военнослужащих отпускали в обмен на сдачу оружия, в том числе бронетехники, артиллерии и ракет (аналогичные эпизоды практически одновременно имели место в Чечне и Закавказье). Кроме того, после распада Варшавского договора в Югославию хлынуло огромное количество оружия из бывшего соцлагеря.

На Украине местные радикалы пока ограничились разграблением нескольких офисов правоохранительных органов и ряда арсеналов с легким стрелковым оружием, однако на этом они явно не собираются останавливаться. Об этом говорят хотя бы сообщения о том, что в армейские подразделения направляются «комиссары евромайдана». Это не только свидетельствует о фактической небоеспособности украинской армии, но и несет риск развязывания широкомасштабной партизанской войны (и здесь к услугам новоявленного украинского ополчения богатые исторические традиции махновщины и бандеровщины). А это чревато риском, что жертв конфликта среди мирного населения может быть гораздо больше, чем при задействовании сил регулярной армии.

В отличие от Боснии, где идентичность трех ключевых групп в значительной мере определяется религией, на Украине главным критерием деления на своих и чужих выступает именно язык

Ситуация на Украине напоминает югославскую и еще в одном отношении – в обеих странах очень сложно, а порой практически невозможно провести четкую границу между разными этноязыковыми группами. Хорошо, например, известны случаи, когда во время войны в Боснии население отдельных населенных пунктов записывалось сербами или хорватами под угрозой этнической чистки со стороны соответствующих вооруженных группировок. Но куда больше людей с трех сторон конфликта – сербской, хорватской и мусульманской – стали жертвами геноцида из-за того, что до войны в Боснии исторически сложилось сосуществование трех этих групп на одной территории (в частности, более четверти браков в Боснии времен социализма были межнациональными). Что говорить об Украине (в особенности ее центральной части), где фактически нормой является двуязычие. Однако видеосюжеты послемайданной эйфории из Киева (https://www.youtube.com/watch?v=69AUAmIdlMc или https://www.youtube.com/watch?v=KrJC6rU9lG0&feature=share ) свидетельствуют о том, что от начала этнических чисток ситуацию в украинской столице отделяет совсем немного. Причем, в отличие от Боснии, где идентичность трех ключевых групп в значительной мере определяется религией, на Украине главным критерием деления на своих и чужих выступает именно язык, куда более заметный атрибут, чем религиозная принадлежность. Плюс ко всему, Украина – это не Босния, сравнительно компактная территория, здесь есть серьезный риск настоящей гуманитарной катастрофы для всей Восточной Европы.

Отдельная параллель с событиями в Боснии начала девяностых – позиция политического руководства Украины, ведущая к эскалации конфликта. В ноябре 1990 года, когда еще и речи не шло о выходе Боснии-Герцеговины из состава Югославии, в республике был избран коалиционный состав власти, учитывавший интересы всех национальных групп: президент – мусульманин, глава парламента – серб, глава правительства – хорват (аналогичная конфигурация власти существует в ряде республик Северного Кавказа). На протяжении следующих двух с половиной лет президент Алия Изетбегович (тоже бывший диссидент) регулярно заявлял о необходимости сохранения многонациональной Боснии, но это были не более чем «словесные интервенции». Фактически он пустил ситуацию на самотек, в результате чего все три группы населения начали активное самовооружение, быстро переросшее в гражданскую войну и распад государства.

Аналогичную позицию сегодня занимает самозваное руководство Украины, постоянно твердящее о территориальной целостности страны, но неспособное контролировать ситуацию не только в регионах, но, похоже, и в самом Киеве. Это подтверждают последние события в Харькове и Донецке, где навстречу пророссийским демонстрациям вышли не регулярные подразделения, а активисты «Правого сектора» и частных армий олигархов. В подобной ситуации единственный путь избежать дальнейшего сваливания конфликта в полномасштабную гражданскую войну (а возможно, и единственный путь сохранения единства Украины, за исключением Крыма) – это немедленный созыв в Киеве представителей всех регионов страны для определения ее будущего устройства.

Наконец, следует сказать о позиции России в обоих рассматриваемых конфликтах. В силу разных причин наша страна не смогла предотвратить распад Югославии. Советское руководство традиционно не испытывало симпатий к «югославским товарищам» за их собственный путь в светлое социалистическое будущее, а Слободан Милошевич, поддержавший ГКЧП, не мог рассчитывать на помощь от Бориса Ельцина. Реакция России на югославскую катастрофу последовала слишком поздно – в 1999 году, в связи с косовскими событиями, но на тот момент от Югославии осталось одно название (так до 2006 года продолжала называться конфедерация Сербии и Черногории).

В нынешнем украинском кризисе Россия занимает принципиально иную позицию, и здесь следует назвать два важнейших пункта, на которых обоснованно настаивает руководство нашей страны. Во-первых, это проблемы с легитимностью нынешнего правительства в Киеве, захватившего власть без проведения конституционной процедуры импичмента Виктора Януковича. Во-вторых, это требование разоружить все незаконные вооруженные формирования на территории Украины и, кроме того, провести независимое расследование расстрела евромайдана снайперами. Именно эти два пункта, по которым ни один из руководителей западных держав пока не сделал официальных заявлений, определяют силу российской аргументации в украинском конфликте. И его дальнейшая эскалация будет только укреплять весомость этой позиции.

Николай Проценко, заместитель главного редактора журнала «Эксперт ЮГ», специально для КАВПОЛИТА