Поход 1813 года – за что воевала Россия?

Это рассказ о событиях двухсотлетней давности. Для начала зададимся вопросом: когда закончилась Отечественная война? В декабре, когда французские войска были изгнаны за пределы Российской империи? В Рождество, когда вышел знаменитый манифест Александра I?

Давно закрепилось в умах такое название: «Отечественная война 1812 года» — и, значит, с наступлением нового, 1813 года Отечественная война завершилась? Так, да не так. Мы по праву отмечаем День Победы в Великой Отечественной 9 мая, а за точку отсчёта берём капитуляцию Третьего Рейха, а не изгнание захватчиков с территории СССР, которое завершилось осенью 1944-го. Капитуляция противника – вот победный аккорд великой войны.

Но империя Наполеона и не думала капитулировать ни в декабре, ни под Рождество! «Великий человек» (в те годы эта формула не требовала пояснений: Наполеон и только он!) не считал себя побеждённым. Во всех бедах он обвинял суровую зиму, бездорожье, варварство крепостных партизан и казаков… Да, он не сумел одолеть русских расстояний, не сумел перезимовать в Москве и дождаться пополнения с Запада. Кремль далековато от Парижа, а ни железных дорог, ни авиации в те годы, как назло, не было…

Но ни одного генерального сражения Наполеон не проиграл – и, конечно, этот факт он подчёркивал непрестанно. В Париже Наполеон так комментировал исход кампании: «Мы держали Москву, мы преодолели каждое препятствие; даже пожар не смог помешать нам. Но зимние холода заставили мою армию перенести страшные лишения: всего за несколько ночей я увидел, что все изменилось, наши потери были ужасны; моя душа была бы разбита, если бы при таких обстоятельствах я был бы способен на другие чувства, кроме защиты интересов моего народа». Это слова несломленного человека, но ушлого политика и полководца, который готовится к новой размашистой потехе.

В начале 1813-го корсиканский упрямец в очередной раз проявил качества великого мобилизатора. В России, в Австрии, в германских государствах даже самые светлые головы (например, Меттерних) считали, что Наполеон сумеет сколотить полноценную армию только к середине лета 1813-го. То есть, до лета он мог потерять всё – по крайней мере, к востоку от королевских границ Франции. Но под ружьё во Франции пошли и стар, и млад – и уже весной Наполеон располагал внушительными силами.

Коленкур писал о тех стараниях: «Всё организовывалось, все создавалось как бы по волшебству. Миллионы собственной казны императора и особого фонда были извлечены из погребов Тюильри и заимообразно предоставлены государственному казначейству». Однако непобедимого императора угнетал конный кризис. Кавалерию он потерял в России… Прусские конные заводы контролировала русская армия, а осмелевшие австрийцы отказались продавать французам лошадей. Нехватка лошадей не раз скажется в сражениях и походах. И всё-таки уже в апреле Наполеон присоединился к почти 200-тысячной армии, с которой он намеревался восстановить контроль над германскими государствами… Французы не скрывали восторга, наблюдая за тем, как оживился и даже помолодел император, быстро отдохнувший после российских треволнений.

До весны 1813-го освобождённая страна жила на победной волне царского рождественского манифеста. Слишком многое пришлось перетерпеть за предыдущие полгода. От ощущения катастрофы, бессилия, повального предательства в июле 1812 до вымоленной радости от чудесных побед, когда враг бежал на Запад, разбрасывая по дорогам наворованное золото кремлёвских храмов…

В наше весёлое время многие слишком взвинчено и обострённо воспринимают фактор Англии в русской политике. Договариваются до того, что объявляют Российскую империю сателлитом Британии, а участие России в антинаполеоновских коалициях – войной за английские интересы. Об этих спекуляциях, наверное, не стоило бы и вспоминать, но страдальцев по истории и любителей посыпать голову пеплом сегодня много…

Давайте представим себе, что император Александр – искушённый, опытный дипломат, с детства вращавшийся во двух враждовавших дворах – бабушки и отца – хотя и преклонялся в юные годы перед европейскими ценностями, всегда стремился проводить суверенную политику. Не учитывать Англию и её интересны невозможно! Но сильнейшая колониальная империя была лишь одной стороной политического многоугольника. Не меньшее значение для Александра имели германские интересы. Лондон действительно был заинтересован в продолжении большой войны, в ослаблении Франции и лично Наполеона. Александр намеревался использовать Англию в собственных интересах: британцы помогали втягивать в коалицию пруссаков и саксонцев. Он пытался разыграть собственную партию, которая превратила бы Российскую империю в дирижёра европейского оркестра.

В феврале казалось, что Великой армии уже не существует. Правда, неуловимый Буонопарте жив-здоров, и власти над Францией после провального русского он не утратил. Александр намеревался добить его, как только позволит погода.

Ближайшие соратники императора оказались в оппозиции к государю по главному военно-политическому вопросу: стоит ли продолжать войну без передышки? Для чего? Какими силами?

В 1812-м году голосом и пером государя был адмирал Александр Семёнович Шишков – человек, всегда (даже после Тильзита!) отстаивавший патриотическую идеологию. Все манифесты императора написал Шишков, умевший разговаривать с тысячами (в ХХ или ХХI веке мы бы сказали: с миллионами) – то как проповедник, то как набатный колокол. Но в январе 1813-го Александр Семёнович резко выступил против нового похода. Россия разорена, её нужно обустраивать. Новые военные расходы, сопряжённые с рисками, Шишков считал крайне несвоевременными. Поспешная война, по его мнению, соответствовала интересам Британии, но не России. А нам бы повыжидать, сидя на высоком холме, с позиций победителей кампании 1812-го… И в этом Шишкова поддерживал царский любимец Аракчеев, хорошо знавший армейское хозяйство… И московский главнокомандующий Ростопчин, трибун и хитроумный организатор всенародного сопротивления, считал скоропалительный поход в Европу вредным и рискованным предприятием. Словом, все идеологи Отечественной войны выступали против «битвы за Германию», против преследования Наполеона по всей Европе любой ценой.

Дальше – больше. Даже в царской семье никто не поддерживал Александра. Великий князь Константин Павлович (опытный дипломат и воин – напомню, он участвовал в суворовских походах!) считал бессмысленным продолжение войны. С ним соглашалась мать, вдова императора Павла Мария Фёдоровна и супруга императора Елизавета Алексеевна. Александр I, пожалуй, впервые оказался в одиночестве против всех. Он воспринял июньское нападение Наполеона как предательский удар в спину, а после московского пожара ощутил себя избранником Провидения, который призван уничтожить величайшего преступника. Неслучайно во время кампаний 1813-1814-го русский император будет находиться в армии.

Александр производил впечатление улыбчивого, несколько легкомысленного человека, но умел принимать железобетонные решения. Ужиться с Наполеоном на одном континенте он не мог: только неотступное преследование и свержения узурпатора. Только бой до победного конца. В этом решении было больше страсти, чем расчёта.

Седой главнокомандующий от всякого авантюризма только морщился.

Рассудительный, ироничный Кутузов и по этому вопросу не занимал крайних позиций. Он понимал: надо бы добить Бонапарта, хорошо бы этого опасного авантюриста напрочь лишить политической власти. Да и верно говаривал Суворов: недорубленный лес снова вырастает. Но армии необходима основательная передышка. И, конечно, Кутузов видел главную свою задачу в сбережении воинства – что в мирное, что в военное время.

Прусский вопрос изрядно мучил Кутузова в последние месяцы его жизни. Нужно было принудить недавнего врага (в составе Великой армии пруссаки достаточно покуражились в России) к союзу против Наполеона.

Король Фридрих-Вильгельм III не был достойным наследником Фридриха Великого. Страх перед Наполеоном парализовал прусского монарха: он панически боялся тягаться с французами даже после 1812 года. Он ненавидел «корсиканское чудовище» и, возможно, симпатизировал царю Александру, но слишком много уроков преподали французские армии пруссакам… Огненная волна приближалась к Пруссии. Общественность требовала от короля решительных шагов: патриоты призывали к войне против Франции, к войне за независимость Пруссии. Но осторожный король, напротив, перенёс свою резиденцию из Потсдама в Силезию, в Бреслау – подальше от драки. Он мечтал о суверенной нейтральной Пруссии… Но французы и русские уже хозяйничали на прусских землях. Русских немцы встречали, как освободителей.

Наконец, в последние дни февраля 1813 года, где по поручению императора Александра I фельдмаршал М.И. Кутузов и прусский канцлер К.А. фон Гарденберг подписали договор о наступательном и оборонительном союзе между Россией и Пруссией. Так называемый Калишский договор, по которому Россия обязалась поставить на театр военных действий 150 тысяч человек, а прусский король — вступить в войну против наполеоновской Франции и увеличить это число насколько позволят обстоятельства и его средства всякого рода, со включением организации народного ополчения….

О примучивании пруссаков Кутузов рассуждал так: «ежели бы мы остались за Вислою, тогда бы должны были вести войну, какую вели в 1807 году. С Пруссией союза бы не было; вся немецкая земля служила бы неприятелю людьми и всеми способами». Русские пушки оказались неумолимым и неотразимым гарантом договора.

Жене Кутузов писал оптимистично: «Это даст нам тысяч сто войска». Немало пришлось постараться и Александру, и Кутузову, десяткам русских дипломатов и генералов, чтобы этот договор стал реальностью.

Император многое готов был позволить Пруссии: «Я не буду чувствовать себя удовлетворённым до тех пор, пока Пруссия не восстановит всю свою силу и могущество. Чтобы добиться этого, я предлагаю Вашему Величеству не покладать оружия до тех пор, пока эта цель не будет достигнута. Но для этого нужно, чтобы Ваше Величество открыто присоединилось ко мне. Никогда ситуация е была столь благоприятна» — эти слова императора в России пришлись по душе далеко не всем.

В результате северная империя гарантировала территориальную целостность Пруссии и пообещала, что не заключит мир до тех пор, пока она не обретёт ту мощь, территории и население, которым владела до 1806 года. А секретная часть Калишского договора гласила, что Пруссия получит полную компенсацию за польские земли, отошедшие к России на востоке за счёт северо-германских.

Кутузов вёл дипломатическую игру с позиции силы. Изобретательный дипломат, в последние недели жизни он и перед королём не гнул выи. Не скрывал недовольства, что пруссаки не торопились с формированием армии, что их войска не боеспособны. И – главное – войск мало! Речь шла о восьмидесяти тысячах, на деле антинаполеоновская коалиция получила лишь полсотни тысяч пруссаков.

Король надеялся использовать русских в своих интересах. Но не на таковских напал! Фридрих-Вильгельм то требовал, то умолял Кутузова ускорить движение войск, чтобы Пруссия осталась восточным тылом армии, а разорительные боевых действия происходили западнее его владений. Кутузов только усмехался. Прусский канцлер Гарденберг передал Михаилу Илларионовичу волю своего короля: если он в несколько быстрых переходов пересечёт Пруссию и оставит её в тылу – их величество пожалует русскому фельдмаршалу богатое имение. Кутузов постарался сдержать гнев – и ответил примерно так: «В подарках не нуждаюсь. Император не оставит меня и моих детей!».

Кутузов видел себя главнокомандующим и русскими, и прусскими войсками, который зависит только от императора Александра! Подчиняться Фридриху-Вильгельму он не желал. Соблюдал политес, но демонстрировал непреклонность.

Русские полки обживали расколотую Германию.

В Саксонии, в великолепном Дрездене, в начале апреля генерал Милорадович прибегнул к остроумной находке, о которой рассказывает Фёдор Глинка: «Генерал Милорадович устроил так, что авангард наш в течение трех дней разными отрядами проходил через Дрезден, дабы тем увеличить число войск в глазах жителей. Отряд графа Сент-Приеста, кавалерия и пехота, в три разные дня имели три торжественных входа в город. Сам генерал Милорадович каждый раз выезжал навстречу войскам, сопровождаемый блестящим и многочисленным конвоем. Жители бегали толпами и кричали: «Ура!» Сие троекратное прохождение войск показало авангард наш весьма многочисленным. Но в самом деле, дух, бодрость я свежесть войск не заменяют ли многочисленность?».

Словом, как в песне: «Вечерело, я стояла у ворот, а по улице всё конница идёт…». Но на войне всё серьёзнее, чем в стихах и мемуарах: нужно было произвести внушительное впечатление и на немцев, и на французов. А незалатанных дыр после 1812-го оставалось немало! Вот и приходилось находчивому генералу хитрить.

О русской армии, которая начинала поход 1813 года, можно рассказывать языком Гомера. Даже после смерти Кутузова и Багратиона в победном строе было немало эпических героев. Милорадович! Ермолов! Витгенштейн! Дохтуров! А как забыть Дениса Давыдова, Дмитрия Неверовского и Александр Фигнера… Славный поход не выдвинет главнокомандующего уровня Румянцева, Суворова и Кутузова. Непререкаемого «отца армии» отныне не было. Надо сказать, что император не воспользовался возможностью решительно возвысить кого-нибудь из воинских «вождей». Герои, отстоявшие Россию шли на Запад с воодушевлением, с одной мыслью: одолеть, не оплошать.

На германской земле их ждали новые небывалые сражения. Не все вернутся в Россию живыми. Память о них да не заслонится нашей сыновней любовью к Бородинскому сражению. И в 1813-м году богатыри защищали Россию. Интересы России, безусловно, распространяются на весь мир – а уж в 1813-м году судьбы Европы и нашей страны переплелись тесно, как никогда.

Так всё-таки правильно ли мы разделяем «Отечественную войну» 1812-го и «заграничный поход» 1813-го? Думаю, эта традиция незаслуженно принижает кампании 1813 и 1814 годов… Фёдор Глинка разделял «отечественный» и «заграничный» этап войны просто по географическому принципу. Но для нас понятие «Отечественная война» стало синонимом войны священной, судьбоносной для Отечества. Применяя традиции ХХ века, мы вполне можем объединить это трёхлетнее эпическое полотно в единое пространство Отечественной войны. Потому что и в 1813-м году наша армия сражалась за Отечество, за честь своего императора, за веру православную, а не за британские интересы.

Итак, война продолжалась. Снова предстояло сразиться двум армиям, сопоставимым по численности и доблести.