Казаки эмигранты первой волны 20 - 40-е годы: жизнь на чужбине

Октябрьская революция и последовавшая за ней Гражданская война вызвали глубокий раскол среди казаков. Для многих эти события стали роковыми. В годы Гражданской войны казачество металось, путалось в сложных событиях очень непростого военно-политического конфликта, переоценило возможность обособления казачьих земель от центральной российской власти и создания своего государства как автономного федерального образования в составе России. Оно не поняло, а потом и не приняло политические установки новой власти, и, в конечном итоге, часть казачества эмигрировало за границу. Это было событием, колоссальным по своей социально-исторической значимости. Происходившие ожесточенные классовые битвы в условиях сложнейшего военно-политического конфликта новой власти и дореволюционного режима, с социально-политическими и нравственно-психологическими особенностями, присущими менталитету казачества, наложили на них своеобразный отпечаток. Во-первых, были противоречия между казаками и красными, во-вторых – с белыми, в-третьих, было желание найти свой особый путь. Эта была жесточайшая по своей сути трагедия, принесшая много жертв русскому народу, когда русские воевали с русскими, казаки воевали с казаками.

Казачество не смогло совместить внутренние устремления к свободе и человечности, которые были присущи ему, с той жестокостью, с которой велась Гражданская война. Острейший военно-политический конфликт, затронувший все сферы жизни казачества, вылился в коллизию национального разлома, потряс все их основы до самых глубин. Гражданская война прошла лавиной через жизнь сотен тысяч казаков. В результате значительная часть казаков осталась верна идее борьбы с красными, проявила преданность долгу, верность Родине и присяге, данной царю, и либо погибла, либо ушла за границу. По данным последних исследований российских историков, в рядах белых в некоторых казачьих регионах оказалось около 80% всех казаков, которые были непримиримыми врагами Советской власти[1.]. Поэтому после поражения многие из них предпочли эмиграцию со всеми ее проблемами, чем жизнь в России в условиях проводившихся репрессий. За границей эмигрировавшими белыми было создано уникальное Русское Зарубежье. И казачество, будучи составной частью белой эмиграции, привнесло в нее свой самобытный и интересный колорит.

Казачья судьба на чужбине была тесно переплетена с судьбой остальных сограждан-эмигрантов, и нередко общественная жизнь казаков формировалась не только под влиянием законов принявшей страны или старого родового обычного права, но и тех правовых норм, которые действовали на территории утерянной имперской России. Государственное законодательство уже несуществующей державы, не подкрепленное институтами государственной власти, таким образом, перешло в разряд нового обычного права, обязательность исполнения норм которого формировалось не из страха перед неминуемостью наказания, но из чувства ностальгического трепета перед Россией, с потерей которой никто из эмигрантов не хотел смириться.

В ноябре 1920 года на Босфоре сосредоточилось 126 судов, на которых находилось около 100 тысяч военных чинов и 50 тысяч гражданского населения, в том числе 20 тысяч женщин и 7 тысяч детей. Из Крыма было эвакуировано более 6 тысяч раненых.

Согласно договору Главнокомандующего с верховным комиссаром Франции на Юге России графом де Мартелем все лица, эвакуированные из Крыма, поступали под покровительство Французской республики. Взамен правительство Франции брало в залог русский тоннаж[2.]. Из числа эвакуированных около шестидесяти тысяч были чины Русской армии, которые были определены в особые лагеря с сохранением военной организации и с оставлением и сохранением части оружия.

По прибытию в Константинополь барон Врангель поставил перед собой следующие задачи: обеспечить всех покинувших Крым людей кровом и пищей, оказать им медицинскую помощь, сохранить боеспособность Русской армии и в дальнейшем перевести ее в братские славянские страны.

Основной воинский контингент был определен в четырех лагерях: в Галлиполи под начальством генерала от инфантерии Кутепова, в Чаталджи под начальством генерал-лейтенанта Абрамова, на острове Лемнос под начальством генерал-лейтенанта Фостикова и в Безерте под начальством вице-адмирала Кедрова, куда было направлена Русская эскадра и морской кадетский корпус.

На острове Лемнос казаки чувствовали себя словно в тюрьме. Окруженный со всех сторон морем, казачий лагерь был оцеплен французскими часовыми, по нему даже не разрешалось свободно передвигаться. При этом, союзники выделили казакам ограниченное число палаток, по одной на 14 человек. Рваные, полуистлевшие, не защищавшие ни от дождя, ни от ветра. Не только казаки, но и женщины и дети, спали на голой земле, иногда – на жиденькой подстилке из травы. Донцы страшно завидовали кубанцам, которые прибыли на Лемнос раньше и получили от союзников кровати и одеяла. Ежедневный продовольственный рацион составлял – 200 граммов консервов, 400 граммов хлеба, 4 грамма чая и 30 граммов сахара. Питьевой воды не хватало. Еду нельзя было достать даже за деньги. Дров союзники отпускали так мало, что их не хватало даже на кипячение воды, не говоря уже о приготовлении пищи. Поэтому казакам приходилось с первых же дней заботиться о топливе. На безлесном, каменистом острове, со скудной растительностью, это казалось самой неразрешимой задачей. Почти месяц казаки потратили на то, чтобы разбить линейки, устроить площадки, лестницы, дорожки. Каменистый грунт с трудом поддавался. Для защиты от дождевой воды, которая могла затопить и снести палатки, пришлось рыть целую систему канав. И все же, лагерь был разбит в срок, точно по указанному плану и, даже выглядел презентабельно. Ровными рядами, со строгими интервалами стояли палатки. Особенно выделялся правильностью линий и симметрией участок Терско-Астраханского полка, хотя он и располагался в самом неудобном месте – на склоне горы.

Попасть в город можно было по особым пропускам, которые выдавались всего лишь на день, да и то не всем. Греческую церковь посещали только группами, причем французы внимательно следили за тем, чтобы люди не расходились по городу. Немало неприятностей доставлял климат острова. Все чаще и чаще шли дожди, выпадал снег, порывестее становился ветер. От постоянной сырости дно палаток превращалось буквально в грязную трясину, которая засасывала постели из соломы. Досаждали вши. Конечно, в лагере существовали бани, однако, из-за отсутствия дров они почти все время не работали. Не спасали и дезинфекционные камеры. Не хватало одежды и особенно обуви. Скудный рацион, отпускаемый союзниками, толкал изголодавшихся людей распродавать или обменивать личные вещи на продукты у греческого населения острова.

Но гораздо тяжелее переживалась полная оторванность от мира. Никто из казаков не знал о судьбе остальных частей Русской армии генерала Врангеля, ни одна русская газета не доставлялась на остров Лемнос. Союзники предлагали свои издания, но читать их могли очень и очень немногие. Тогда у бывшего редактора популярной газеты «Сполох» Куницына, родилась идея переводить зарубежные статьи и самые интересные сообщения печатать в особых бюллетенях. Так появился «Информационный листок». Почти не было бумаги, поэтому рукописная газета выходила только в 10 экземплярах, которые и расклеивались по лагерю. Надо ли говорить, с каким восторгом встретили это казаки. Читали и тут же обменивались впечатлениями. Причем, не только друг с другом, но и с союзниками.

По прибытии Русской армии в Константинополь на ее средства полугода содержались врачебно-санитарные учреждения в военных лагерях, лазареты для беженцев в Константинополе и его окрестностях и 3 госпитальных судна. Все раненые и больные были размещены в этих лечебных учреждениях, а также в иностранных госпиталях[2.].

Часть беженцев отправлена в соседние государства, правительства которых дали согласие на их прием: 22 тысячи в Сербию (в том числе 2 кадетских корпуса), 4 тысячи в Болгарию, 2 тысячи в Румынию и 2 тысячи в Грецию. По распоряжению П. Н. Врангеля в Константинополе была создана Беженская часть, которая совместно с общеизвестными организациями обеспечивала остальных эмигрантов лагерями и общежитиями, которые финансировались из средств, отпускаемых Главнокомандующим[2.]. Однако следует отметить, что средств, отпускаемых на нужды гражданской части беженцев, катастрофически не хватало. Люди продавали вещи, не брезговали ни какой работой. По данным Красного Креста, более 2,5 тысяч женщин из-за жестокой нужды были вынуждены заниматься проституцией[3.].

Практически с самого начала размещения Русской армии в Турции французское военное командование предпринимало активные меры по принуждению Врангеля к сдаче его армией оружия. Поэтапно урезалась норма воинского пайка и размер денежного жалования, к солдатам и офицерам допускались агитаторы, призывающие возврату в Россию или же к переезду в Бразилию. Несмотря на явно враждебные проявления со стороны вчерашних союзников, влачившая полуголодное существование армия, сокращенная Врангелем до 45 тысяч человек, морально окрепла и показала французам образец воинской дисциплины. Кроме этого, получила второе дыхание общественная жизнь в эмигрантских лагерях: играли полковые оркестры, были сооружены 7 церквей, функционировал самостоятельный театр, организовывалась рукописная печать и различные клубы[4.].

Оторванные от родных станиц, в тоскливом ожидании казаки на острове Лемнос старались хоть внешне чем-нибудь скрасить свою жизнь. Одним из развлечений был футбол. Юнкера Атаманского и Алексеевского училищ организовали команды, постоянно игравшие между собой. Временами удавалось даже проводить международные матчи, против находившихся на острове англичан и французов. Однако футбольные баталии многих казаков не увлекали. Как вспоминал один из офицеров корпуса, они так не смогли понять, в чем же заключается суть этой «басурманской игры». Большую часть своего времени донцы проводили в церкви, сооруженной в самой просторной палатке. Иконостас, светильники и вся утварь были сделаны из подручного материала: из простынь, одеял, банок, жестянок и ящиков из-под консервов. Организовали хоры, нашлись регенты – не только любители, но и со специальным образованием. Под влиянием тяжелых условий жизни религиозность казаков еще больше окрепла. Церковь всегда была полна усердно молящимися.

Особенное внимание в лагерях было обращено на военно-учебную часть. В восьми военных училищах обучалось 3 тысячи юнкеров, были открыты школы: артиллерийская, инженерная, гимнастическая, а также курсы по подготовке командного состава. Для детей-подростков были устроены гимназия и детские сады[2.].

Продовольственную поддержку эмигрантам частично оказывала Лига Наций, организация ARA (American Relief Administration) и французское военное командование, но основная финансовая нагрузка легла на плечи командования Русской армии. Значительные денежные средства Российской империи находились в руках дипломатов, объединившихся в Совет послов, но выделять деньги Врангелю они под разными предлогами отказывались. Лишь в апреле 1921 года бывший командующий Северной армией генерал Миллер смог уговорить русского посла в Вашингтоне передать на нужды беженцев 600 тысяч долларов. Миллион франков перевел на нужды Русской армии через Земско-городской союз русский агент в Токио. Чтобы поправить финансовую ситуацию в эмигрантской среде, Врангель пошел на непопулярную меру – была проведена распродажа невостребованных ценностей Петроградской ссудной кассы[4.].

Тяжелым положением беженцев воспользовались различные агитаторы. Примерно около тысячи эмигрантов (в основном казаки) выехали в Бразилию (преимущественно для работы на кофейных плантациях)[2.].

Французы, воспользовались настроением казаков, объявили запись в «иностранный легион». Волонтеры должны были быть в хорошей физической форме и ростом не ниже 1 метра55 сантиметров. При поступлении заключался обязательный контракт сроком на 5 лет, и выплачивалось единовременное пособие в 500 франков. Союзники рассчитывали, что измученные пребыванием на Лемносе, казаки с радостью воспользуются возможностью сменить обстановку. Причем, запишутся наиболее боеспособные солдаты и офицеры. Это вынудило Врангеля издать специальный указ, регламентирующий вступление в иностранный легион. Стать волонтером мог лишь тот, чье пребывание в русской армии признавалось нежелательным. Французы тут же начали призывать казаков не слушать начальников, которые привели Белое движение к краху. В итоге записались в волонтеры и казаки, и юнкера, и офицеры. Лишь бы только вырваться из лагеря, а там – будь, что будет. Сколько вступило в легион – до сих пор точно не установлено. Как вспоминал генерал Богаевский, только из Донского Корпуса – более тысячи человек. Волонтеры Иностранного легиона потом объясняли свою запись в легион нечеловеческими условиями пребывания на Лемносе[5.].

Известны и случаи службы терцев в составе французского Иностранного легиона на территории Африки и Ближнего Востока. Так 16-17 октября 1925 года в Сирии 1-й Кавалерийский Иностранный полк смог сдержать натиск 4-х тысячного отряда друзов, потерявших в бою 1000 человек. Из 60-ти погибших легионеров 10 были казаками, в том числе, Колотилин Федор, Колесников Яков и Енин Василий – терскими[6.].

Что примечательно, в Сирии не было каких-либо враждебных отношений между казаками и потомками кавказцев, покинувших родные места в ходе Кавказской войны. Инженер В. И. Попов, побывавший в Сирии в 1928 году, рассказывал: «В Дамаске я посетил гробницы наших погибших героев-кавказцев и легионеров и в присутствии наших казаков и представителей Черкесского полка возложил на их могилы от имени Донского атамана и Казачьего союза цветы. Командир Черкесского полка (горцы, эмигрировавшие во времена Шамиля) взял адрес Донского атамана. Шел разговор о желательности для них пополнения полка охотниками-казаками»[6.].

Некоторая часть эмигрантов поддалась на уговоры вернуться в Россию. Так в феврале и апреле 1921 года в Новороссийск и Одессу прибыло 4 тысячи репатриантов. Третья часть из них была тут же расстреляна, остальная часть помещена в концентрационный лагерь близ Новороссийска, а затем отправлена на принудительные работы на Север России или же в Баку[7.].

Были случаи и бегства репатриантов из СССР обратно за границу. Так, 14 ноября 1925 года удалось бежать из Одесского ЧК и добраться до Варны 50-ти казакам. Среди них было пятеро терцев: Крылов, Марченко, Мальцев, Скляров и Тищенко[6.].

Широкомасштабная акция большевистского правительства по репатриации провалилась, 2/3 всех возвращенцев прибыло в СССР из разных мест рассеяния в 1921 году, в дальнейшем число желающих вернуться значительно сократилось. Всего с 1921 по 1931 год в Россию прибыло 181 432 человека, что представляло не более 9% от общего количества эмигрантов[4.].

Непростые отношения складывались у Врангеля с донским и кубанским казачьими правительствами в изгнании. В декабре 1920 года был создан «Союз возрождения казачества», который выступал за разрыв отношений с Главнокомандующим. Донской войсковой круг обратился к американскому правительству с просьбой принять всех казаков в качестве гражданских беженцев, что шло в разрез со стремлением барона сохранить единство армии. В ответ на это Врангель при поддержке атамана А. П. Богаевского удалил всех членов Круга из Константинополя в Болгарию. Еще более бескомпромиссно был настроен барон в отношении Кубанской Рады, которая под нажимом Главнокомандующего приняла решение избрать войсковым атаманом лояльного Врангелю генерала В. Г. Науменко[8.].

Как и в период Гражданской войны, не вызывали беспокойства у Главнокомандующего атаманы Терского и Астраханского казачьих войск, казаки которых были сведены в Терско-Астраханский полк в составе Донского корпуса[3.].

14 января 1921 года было заключено особое соглашение между атаманами и правительствами Дона, Кубани и Терека, в котором провозглашалось продолжение борьбы против Советской власти «при сохранении единого командования», но и декларировалось «право устраивать жизнь своих краев на основах подлинного народоправства и здорового экономического развития». В соглашении говорилось:

1. Дон, Кубань и Терек, сохраняя неприкосновенность своих конституций, по вопросам внешних сношений, военным, финансово-экономическим и общеполитическим действуют объединено.

2. Все вопросы, указанные в п. 1, разрешаются в Объединенном совете Дона, Кубани и Терека, в состав которого входят войсковые атаманы и председатели правительства.

3. Все сношения, исходящие от Объединенного совета Дона, Кубани и Терека, производятся одним из атаманов по уполномочию совета.

4. Развитие настоящего соглашения производится путем дополнительных частных соглашений.

5. настоящее соглашение имеет целью быть внесено на утверждение Больших Войсковых кругов и Краевой Рады, но вступает в силу тот час по его подписании[3.].

Кажущееся единство российской эмиграции было расколото появившейся самостоятельной политической силой в лице Объединенного совета Дона, Кубани и Терека.

В феврале 1921 года новая организация получила финансовую независимость от барона Врангеля. Иностранные комиссары в Константинополе признали право донского атамана распоряжаться ценностями (1778 пудами серебра из запасов донской казны, а также золотом, драгоценными камнями и церковной утварью), вывезенными из России в Турцию еще в марте 1920 года. Была учреждена подотчетная Донскому кругу «Серебряная комиссия», которая занималась реализацией ценностей для пополнения казны, расходов на содержание правительственного аппарата и оказание помощи казакам-воинам и беженцам. Однако попытка атаманов выйти на уровень самостоятельных отношений с иностранными державами не увенчалась успехом – верховный комиссар Франции в Константинополе Пеле дал понять Богаевскому, что не желает рассматривать Объединенный совет Дона, Кубани и Терека в качестве альтернативы Врангелю. Вдобавок ко всему, возникли явные противоречия между войсковыми атаманами и казаками-фронтовиками, уставшими от политиканства своих лидеров. Командиры казачьих частей в письмах войсковым атаманам высказывали недовольство политикой разрыва с Врангелем и подчеркивали, что для них барон был и остается Главнокомандующим[3.].

Отношения командования Русской армии с французскими оккупационными войсками к апрелю 1921 года обострились до предела. Союзники отказывались финансировать эмигрантский воинский контингент, обосновывая это тем, что на содержание его за пять месяцев пребывания в Константинополе ушло 200 миллионов франков, притом, что все имущество Русской армии, переданное французской стороне, было оценено последней в 30 миллионов франков. «Русский земско-городской совет помощи русским беженцам за границей» представил французам иные цифры оценки эвакуированного из Крыма имущества – не менее 280 миллионов франков, но давление на командование Русской армии только усиливалось[5.].

Вопрос о переводе армейских чинов в разряд гражданских беженцев категорически отметался Главнокомандующим. Врангель не желал распускать армию, во-первых, не желая лишиться мощного рычага политического давления, во-вторых, рассматривая возможную перспективу продолжения вооруженной борьбы с большевизмом. Учитывая сложность обстановки, Главнокомандующий отправил на Балканы начальника штаба Русской армии генерала П. Н. Шатилова для переговоров с правительствами стран, которые смогли бы принять у себя белогвардейцев. Главными условиями Врангеля были сохранение частями армии воинской организации и возможность выполнения чинами общественных работ для обеспечения существования[4.].

Королевство сербов, хорватов и словенцев дало согласие на прием регулярной конницы на службу в сербскую пограничную стражу, а кубанских казаков и технические части – на различные дорожные работы.

Правительство Царства Болгарского дало разрешение на расселение в предоставленных болгарами казармах 14-тысячного воинского контингента, причем в обеспечении их жизни на один год, были внесены средства в депозит государственной кассы.

Небольшая часть военнослужащих русской армии была размещена в Греции, Чехословакии и Венгрии. Перемещение воинского контингента в перечисленные страны производилось с мая 1921 года по май 1923 года[2.].

В мае 1921 года началась переправа казаков в Болгарию и Сербию. В первом эшелоне, через Салоники и сербский пограничный пункт Гевгели, 1 июля 1921 года прибыли саперные полки Донского и Кубанского корпуса (вместе с полком Первого армейского корпуса, всего 4000 бойцов). Они были причислены к штату Министерства строительства и направлены на постройку стратегических дорог: Вранье–Босилеград (впоследствии эта дорога стала называться «Русский путь»); Гостивар–Дебар, Косовска–Митровица–Рашка, Штип–Кочане. С 1926 года эшелон казаков получил работу на шахтах пирита в окрестностях города Доньи-Милановац, на руднике «Кленовик» возле города Пожаревац, затем работал на стройках железных дорог Кральево–Рашка и Мала-Крсна–Топчидер. Донские казаки строили железные дороги в Бихаче, Босанска-Крупе, а позднее, вместе с кубанскими – железную дорогу Ормож–Лютомер–Птуй (в Словении).

Во втором транспорте 9 июля 1921 года прибыли основные части Кубанской казачьей дивизии, чины Генерального штаба и Гвардейский дивизион ген. Врангеля (состояла из 80-ти гвардейцев – донских казаков и по одному эскадрону кубанских и терских). Запорожский казачий эскадрон при 3-м полку Кубанской дивизии прокладывал железную дорогу Ниш–Княжевац, эскадроны кубанцев-гвардейцев собирали трофеи на полигонах битв Первой мировой войны вблизи города Битоль и некоторое время служили в составе пограничных войск страны. После завершения постройки железной дороги в Словении Гвардейский дивизион кубанцев (около 250 казаков) в 1924 году переехал на постоянное жительство в северные области страны в города Бараня и Славония. На новом месте переселенцы, полным составом поступив на службу к барону Виктору Гутману на сахарный завод имения Браньино-Брдо близ города Бели-Манастир, на лесозаготовки в Белище и в известное государственное имение «Белье».

По секретному заданию Военного министерства Королевства сербов, хорватов и словен в декабре 1924 года вооруженные и хорошо обмундированные казачьи отряды, вместе с офицерами-добровольцами Русской армии (всего несколько сот бойцов под командованием полковника Миклашевского), провели успешное военное вторжение в Албанию, из Дебар, Призрен и Джаковица. Таким образом, они приняли непосредственное участие в свержении Фан Ноли в Тиране и вступлении Ахмета Бек-Зогу на албанский престол.

До 1926 года штаб Кубанской дивизии, во главе с ген.-майором Виктором Эрастовичем Зборовским, был расквартирован в городе Вранье, а затем переехал в город Пожаревац. Размещенные в отдаленных пунктах, части дивизии оставались сплоченными между собой; эта дивизия оставалась единственным военным формированием Русской армии в изгнании, вплоть до 1941 г. сохранившим в Королевстве Югославии не только свою монолитность, но и казачьи военные традиции, боеспособность и форму. Некоторые роты и духовой оркестр дивизии в 1920–30-е годы принимали участие в парадах и торжествах страны.

Основная группа терских казаков обосновалась в Болгарии. В городе Ямбола в пустующих казармах расположился Терско-Астраханский полк и Атаманское военное училище. Терцы работали в окрестностях города на постройке дорог, на виноградниках, каменоломнях, в сельских хозяйствах. В городе казаки полным составом собирались лишь по праздникам; здесь у них была церковь, читальня и врачебный пункт. Чины, не способные к тяжелому физическому труду, освоили кустарные промыслы, на которых неплохо зарабатывали[6.].

В письме, отправленном казаком из Ямболы к родственникам в Россию, есть такие строки: «Живут казаки-ямбольцы с болгарами в большой дружбе и во взаимном уважении. В этом сказался такт старших казачьих групп. Местный болгарский гарнизон считает казачьи группы своими, офицерам оказывается уважение, болгарское офицерское собрание для них всегда открыто. На все торжественные акты болгары приглашают старших казачьих офицеров, некоторые у них занимаются преподаванием. С большим изумлением болгары смотрят на великодушие и щедрость казаков, зная их трудное материальное положение. Например, они были поражены, когда на памятник погибшему болгарскому воину возложили сравнительно дорогой металлический венок, оказавшийся единственным среди цветов и венков из зелени»[6.].

В отличие от основной массы гражданских лиц, создавшей во всех уголках страны «русские колонии», казаки, проживавшие вне казачьих военных подразделений, не желали подчиняться комитетам русских колоний. Они создавали «казачьи станицы», самостоятельно избирая представителя – атамана. Такие станицы, хутора и курени были трех видов: чисто кубанские, донские и терские; «общеказачьи» (смешанные) и полуподпольные – «вольно-казачьи», возникавшие в 30-е годы как политические группировки. С годами станицы реорганизовывались, объединялись или прекращали свое существование. Названия они получали по месту расквартирования или по округам. Некоторым присваивалось имя выдающихся атаманов – Булавина, Некрасова, Краснова, Кухаренко, Шкуро... Самое большое сосредоточение казачьих станиц было в хлебородной области Воеводина.

Среди казаков, проживавших в станицах, были развиты солидарность, патриотизм, лояльность к приютившему их государству и дружеские чувства к местному населению. Если вблизи станицы оказывалась русская колония или другое казачье поселение, царили сотрудничество и терпимость друг к другу. Образованные казаки принимали участие в культурной жизни русской эмиграции. В деревнях много казаков-священников оказалось на службе Сербской церкви; казаки были регентами церковных или любительских хоров, учителями начальных школ, инструкторами верховой езды. Традиционно привязанным к земле казакам на чужбине редко удавалось приобрести собственный участок и заниматься хлебопашеством. Гордость и жизнь в кругу станичников не позволяли казаку пойти батрачить в периоды полевых работ. В деревнях и на хуторах охотнее всего они занимались ремеслами или создавали артели-задруги: изготавливали кефир, сыр, пекли хлеб. Казаки со средним образованием, оказавшиеся в воеводинских селах, где преобладало население из национальных меньшинств (не всегда лояльное к Королевству сербов, хорватов и словен), получили места государственных чиновников, становились писарями, бухгалтерами, землемерами...

Женились казаки на местных женщинах, преимущественно словачках, русинках, немках, венгерках. Такие браки были прочными и многодетными. Детей крестили в православную веру. Полученное приданое давало возможность создать собственное хозяйство. Отдаленность от русских культурных очагов и низкий уровень образования казаков способствовали быстрой ассимиляции младшего казачьего поколения.

Станицы, подобно казачьим военным подразделениям, подчинялись своим атаманам и войсковым руководителям. До 1941 года Сербия являлась центром Кубанского и Терского казачества на чужбине. Тут жили кубанский походный атаман генерал-майор Вячеслав Григорьевич Науменко (1883–1979) и терский – генерал-лейтенант Герасим Андреевич Вдовенко (ок.1865–1945). В Белграде находились «канцелярии» Кубанского и Терского правительств. Председателем Кубанского правительства был полковник Михаил Карпович Соломахин, а Терского – военный инженер Евгений Александрович Букановский. Кубанская краевая рада (парламент) в 20-е годы заседала в Новом Саду или в Белграде. В Сербии проживал походный атаман Астраханского казачьего войска генерал-майор Николай Васильевич Ляхов. Донской атаман генерал-лейтенант Африкан Петрович Богаевский короткое время жил в Белграде, в 1923 году уехал в Париж, ставший, наряду с Прагой, политическим центром Донского казачества.

С казаками в Королевство сербов, хорватов и словен прибыло и несколько сотен калмыков из донских степей. Они были направлены на шахты города Сень, где строили дорогу, позднее большинство переехало в Мали-Мокри-Луг (тогдашний пригород Белграда), другие группы уехали в банатскую деревню Црепая и в город Парачин, где они поступили на суконный завод. Председателем калмыцкой колонии в Сербии был полковник Абуша Алексеев (1883–1948). В 1929 году эта этническая общность построила свой буддистский храм, единственный в Европе, и в эмиграции сохранила свою монолитность. В 1942 году почти все белградские калмыки перебрались в банатскую деревню Дебеляча, а оттуда в сентябре 1944 года по железной дороге эвакуировались на запад.

Оклады русских военнослужащих сербской пограничной стражи составляли от 700 до 1000 динаров, на строительных работах до 1500 динаров. В целях получения некоторых средств на случай болезни или безработицы из начисляемых сумм удерживалось финансовым контролем от 6% до 8%. Деньги эти составляли личную собственность каждого вкладчика, но расходовались только в определенных случаях. В группах работающих казаков создавались процентные отчисления на пополнение ремонтного, инвалидного, санитарного и запасного капитала. Особыми положениями и договорами, заключенными с дирекциями строительных работ, точно регламентировались порядок и распределение заработной платы во всех группах; семьи казаков, находящихся на работах, получали паек от дирекции.

Социальные отношения в среде военнослужащих Русской армии формировались не только под воздействием приказов и распоряжений Главнокомандующего, но, в большей степени, на основе внутренней благотворительности. В связи с этим постепенно наладилась медицинская помощь, открылись артельные мастерские, устроились библиотеки и читальни, начала выпускаться газета «Кубанец». Очень часто отчисления в капиталы, социальная составляющая которых была очевидна, производились казаками в значительно большем объеме, нежели это оговаривалось в распоряжениях командования[2.].

Части, расположившиеся в Болгарии, к 1-му сентября 1921 года полностью перешли на трудовое положение. Здесь так же формировались капиталы, накапливались пайки на случай болезни или временной безработицы. Благодаря запасным пайкам, которых к ноябрю насчитывалось 4 тысячи, удалось благополучно перезимовать военнослужащим, оставшимся в зиму без работы[2.].

Медицинские учреждения в эмиграции первоначально финансировались на средства, отпускаемые Советом послов в Париже, но с августа 1923 года армия начала поддерживать функционирование лечебных учреждений полностью. В местах расположения рабочих групп находились: в Королевстве Сербов, хорватов и словенцев – 10 околотков на 5 коек каждый, и 6 амбулаторий, а в Болгарии – 25 околотков, из них 4 на 10 коек, остальные на 5 коек каждая, и одна амбулатория. Кроме этого, полностью из капиталов Русской армии финансировались рабочие группы, обслуживающие санитарные учреждения (в том числе и Красного Креста): в Королевстве сербов, хорватов и словенцев – лазарет, и в Болгарии – 2 госпиталя на 50 и 25 коек. Частично финансировались медико-санитарные учреждения Русского Красного Креста, обслуживающие как русских воинов, так и гражданских лиц: в Королевстве сербов, хорватов и словенцев – госпиталь, лазарет, амбулатории и зубоврачебные кабинеты, в Болгарии – 2 госпиталя[2.].

Бароном Врангелем значительное внимание уделялось образованию. До 15 сентября 1923 года на средства, выделяемые Главнокомандующим, содержалось несколько военных училищ, в которых за время пребывания в эмиграции было произведено в офицеры до 2 тысяч юнкеров. За недостатком средств занятия в училищах прекратились, но продолжали действовать кадетские корпуса в Сараево, Белой Церкви и Билеча, в которых к 1924 обучалось 1200 кадетов.

Кроме военных учебных заведений, в Королевстве сербов, хорватов и словенцев находилось 3 девичьих института, в которых воспитывалось свыше 600 девочек. Кадетские корпуса и девичьи институты содержались на средства, отпускаемые сербским правительством.

В Болгарии, ввиду отсутствия подобных Сербии правительственных дотаций и принимая во внимание большое количество детей школьного возраста, армейские части за свой счет содержали гимназию на 150 детей (преимущественно сирот), и интернат для 60 детей в Варне[2.].

В результате договоренностей с вузами различных государств, к 1923 году было определено в них для продолжения обучения более 2000 русских студентов, не успевших получить высшее образование в России. Наибольшую поддержку в решении этого вопроса оказала Чехословакия – в высшие учебные заведения Праги удалось устроить около 1000 студентов, и Югославия, где продолжали учебу такое же количество беженцев. Армия на первых порах поддержала студентов, которым выделялась материальная помощь для переезда к месту обучения, отпускались ежемесячные пособия, а также выдавались средства на организацию общежитий и столовых. Для получения офицерами гражданских специальностей открывались специальные технические курсы[8.].

Помощь инвалидам, нетрудоспособным и семьям чинов армии выделялась по большей части из внутренних средств Русской армии, хотя были случаи и правительственных дотаций в странах, приютивших эмигрантов. Сумма пособий и категории лиц, получающих их, все время менялись, и к 1924 году денежные средства отпускались для содержания 25 пенсионеров, 800 инвалидов, состоящих в рядах армии, и до 2000 членов семей. В Болгарии ежемесячное пособие получали до 1000 инвалидов, не числящихся в частях войск, через Российское Общество Красного Креста[2.].

Донское правительство в изгнании 10-11 сентября 1922 года в Софии провело совещание станичных атаманов, на котором вырабатывались меры, препятствующие к возвращению казаков на Родину. В числе прочих, на совещании было принято решение об открытии для казаков сети столовых. Прибывшему из Парижа на съезд донскому писателю Харламову было предложено редактировать газету «Казачьи думы»[9.].

Барон Врангель, негативно относясь к любым политическим группировкам, поставил для себя и своих подчиненных одну комплексную задачу – сохранить Русскую армию, попытаться решить для ее чинов вопросы социального характера и быть готовым для дальнейшей борьбы с большевизмом. Выполнение этой задачи было осложнено не только недостатком финансовых средств и действиями ГПУ и Разведывательного управления Красной Армии, но и, в первую очередь, противоречиями, возникшими между различными политическими течениями русской эмиграции. Крупнейшими из таких группировок стали: монархисты – сторонники великого князя Кирилла Владимировича, блок Высшего монархического совета, объединивший сторонников великого князя Николая Николаевича, национально-прогрессивная группа – кадетского, либерального направления, блок отколовшегося от кадетов левого крыла с социалистами и левоказачьими организациями, и явно просоветское движение «сменовеховцев»[4.].


Примечания

1. Российское казачество. Научно-справочное издание. – М., 2003.
2. Палеолог С. Н. Около власти. – М., 2004.
3. Краснов В. Г. Врангель. Трагический триумф барона. – М., 2006.
4. Шамбаров А. Е. Белогвардейщина. – М., 2004.
5. Ауский С. А. Казаки. Особое сословие. – СПб., 2002.
6. Сидоров В. «Крестная ноша». Трагедия казачества. Т. 2. – М., 1996.
7 Акция Нансена. Сводка сведений об отношении Советской власти к реэмиграции. – «Родина», № 10, 1990.
8. Губенко О. В. Терское казачье войско в XV-XXI вв. Влияние государства на социально-экономические аспекты казачьей жизни. – Ессентуки, 2007.
9. Смирнов А. А. Казачьи атаманы. – СПб., 2002.
10. Слащев-Крымский Я. А. Белый Крым. – М., 1990.
11. Шамбаров В. Е. Государство и революции. – М., 2002.
12. Казачий словарь-справочник. Т. 2. – Сан Ансельмо, США, 1968.
13. Федоров Н. В. От берегов Дона до берегов Гудзона. – Ростов-на-Дону, 1994.
14. Казачий словарь-справочник. Т. 1. – Кливленд, США, 1966.
15. Крикунов П. Казаки между Гитлером и Сталиным. Крестовый поход против большевизма. – М., 2005.
16. ГАРФ, ф. 5853, оп. 1, д. 69.

В 20-е годы политическая жизнь казачьей эмиграции разбилась на пять основных течений:

Первое течение – самое распространенное среди казаков Зарубежья. К нему примыкали казаки, проявлявшие лояльность к выборным представителям казачьей власти – атаманам монархического течения. Приверженцы этого течения считали, что между казаками и русским народом нет существенной разницы, исключая исторические традиции и специфику уклада жизни. Они отстаивали тезис, что казаки не являются самобытным народом, а лишь одним из сословий России. В вопросах государственного устройства будущей России они на словах были «непредрешенцами» – ни за монархию, ни за республику, и считали, что этот вопрос решается внутри России, а не в изгнании. Они сотрудничали с российскими военными, гуманитарными и культурными организациями и создавали свои кружки и общеказачьи трудовые союзы.

Второе течение – демократы-федералисты. Они считали, что будущее казачества в нерасторжимом союзе со свободной, демократической Россией, но лишь на добровольном и федеративном принципе. Выдвигали исконные демократические идеалы казачества и необходимость его объединения. Это течение составляли приверженцы политиков из структур Кубанской рады и Объединенного совета войск Дона, Кубани и Терека. Непримиримые к некоторым атаманам, обвиняя их в интригах и личных амбициях, они в особенности были враждебно настроены к русским военным и национально-политическим структурам.

Третье течение – казачьи националисты. Казачество они рассматривали не как сословие, не как союз бытовых общин, а как особый народ, отличающийся от русского не только по быту, но и по своей психологии и своей идеологии. Они безоговорочно поддерживали войсковых атаманов, Донской войсковой круг и Кубанскую раду. Большое значение придавали казачьей интеллигенции, должное отдавали истории казачьих полков, но выше ставили казачью историю. Не отрицая больших ошибок в отношении к казачеству в прошлом, они с уважением относились к России, высоко ценили русскую культуру, считая ее также и своей. Они хорошо ориентировались в современных европейских событиях и были реальными политиками, готовы были сотрудничать со всеми.

Четвертое течение – «вольные казаки», националисты, также считали казачество отдельным народом. Их основным политическим устремлением было осуществление независимости казаков и создание суверенного, объединенного государства «Казакии». Признавая институт войсковых атаманов, свое отношение к ним определяли персональной оценкой каждого из них. Непримиримые к коммунистам, они охотно вступали в соглашения с теми национальными группировками, которые проводили курс на свою государственную независимость. Это течение не отказывалось от иностранной материальной помощи.

Пятое течение – в него входили казаки-социалисты. Было их немного. Они не имели своих организаций, а примыкали к русским социалистам, действовавшим в эмиграции. Это были своеобразные социалисты, в казачьем вопросе выражающие националистическую точку зрения. Признавая общее выборное начало, они признавали войсковых атаманов, войсковые круги и Раду, но фактически не поддерживали их. Не придавали особого значения и казачьим традициям, хотя считались с ними. К этому течению можно подвести кружок казаков, проживавших в Скопле, именовавшийся «Рабоче-крестьянской казачьей партией», опубликовавший свою политическую платформу и одно воззвание[5.].

Одновременно с ростом политических брожений в рядах российской эмиграции и казачества, возмужало и молодое поколение, учившееся в Донском кадетском корпусе и в университетах. Национально определившиеся, казаки вступали в свои студенческие организации – Союз вольных казачек им. Галины Булавиной и в Белградскую общеказачью студенческую станицу, выпустившую один номер своего журнала «Единство». Молодежь вдохновлялась идеями группы казаков-интеллигентов, объединенных вокруг пражского журнала «Вольное Казачество», отстаивавшего идеи формирования суверенного государства – «Казакии». Их ловко проводимая пропаганда вызвала новое размежевание в казачьих рядах, что привело к созданию полуподпольных «вольноказачьих» станиц.

Врангель понимал, что декларируемая им идея сохранения чинами Русской армии политической нейтральности, по меньшей мере, не состоятельна, и в 1924 году Главнокомандующий принял решение о необходимости создания мощной организации, объединяющей военную эмиграцию.

8 февраля 1924 года Врангель подписал распоряжение, в котором определялись лица, ответственные за объединение разрозненных офицерских союзов, находящихся в странах Европы. В Западной Европе общее руководство этим процессом было возложено на генерал-лейтенанта Миллера, в странах Балканского полуострова – на генерал-лейтенанта Абрамова, и уже 1 сентября 1924 года Врангель подписал приказ об образовании Русского Общевоинского Союза (РОВС). В состав этой организации вошло большинство офицерских организаций, находящихся в Западной и Восточной Европе, на Ближнем и Дальнем Востоке, на Американском континенте. В этот же период русская военная эмиграция получила свое организационное оформление, связанное с решением великого князя Николая Николаевича принять на себя «руководство, через Главнокомандующего, как армией, так и всеми военными организациями»[3.]. В ноябре 1924 года барон Врангель был подтвержден великим князем Николаем Николаевичем в должности Главнокомандующего[3.].

Во временном положении от 1 сентября 1924 года говорилось: «РОВС образуется с целью объединить русских воинов, сосредоточенных в разных странах, укрепить духовную связь между ними и сохранить их как носителей лучших традиций и заветов Российской Императорской армии»[10.].

С созданием Русского Общевоинского Союза, в который фактически трансформировалась Русская армия, не ушли в былое понятия воинской дисциплины, более того, в некоторых моментах она ужесточилась. Так чинам запрещалось состоять в политических организациях, а сторонники великого князя Кирилла Владимировича вообще были уволены из армии[3.].

Авторитет барона Врангеля, не смотря на некоторые политические ошибки, в среде военной эмиграции на Балканах был на протяжении 20-х годов очень высоким. Об этом свидетельствует и история, рассказанная современным болгарским журналистом Владимиром Апрелевым, детство которого прошло в среде эмигрантов-казаков. Отец Владимира Апрелева – сотник Кубанского казачьего войска, перебивавшийся случайными заработками в городе Варна, в 1923 году получил выгодное предложение на осуществление водолазных работ во Франции, но, запросив разрешение на выезд у Врангеля, получил отказ с мотивировкой необходимости пребывать поближе к месту расположения части, к которой был приписан. Сотник Апрелев от контракта отказался, и этот факт свидетельствует о безусловном авторитете Главнокомандующего и о высокой степени дисциплины в среде военной эмиграции[8.].

В конце 20-х годов произошли события, которые наложили серьезный отпечаток на всю организацию русской военной эмиграции, и вместе с тем на психологию чинов армии, до сего времени живших надеждой на победоносный реванш над большевизмом.

25 апреля 1928 года в Брюсселе в возрасте 49 лет внезапно скончался барон Врангель. Обстоятельства его смерти до сих пор считаются странными, существует версия, что он был отравлен. Вслед за ним, 5 января 1929 года, скоропостижно умер лидер военной эмиграции великий князь Николай Николаевич. Возглавил РОВС безусловный авторитет в армейских кругах генерал А. П. Кутепов, но уже 26 января 1930 года он был похищен в Париже агентами ОГПУ и, по одной из версий, тайно вывезен ими в СССР и погиб во внутренней тюрьме на Лубянке. Судьба его преемника – генерала Е. К. Миллера была аналогичной. Агенты Советской разведки выкрали его из Парижа 22 сентября 1937 года, и судьба его остается неизвестной до сих пор[11.].

Стройная система Русской армии, а затем и ее преемника РОВС, представлявшая в 20-х годах определенную опасность для руководства СССР, рухнула.

На протяжении 20-30-х годов казачья эмиграция, основная часть которой находилась на Балканах, раздробившись на более мелкие группы, была вынуждена повторить исход. Некоторые казаки остались в Болгарии и Югославии, но многие перебрались в другие страны, где им приходилось приспосабливаться к новым культурным, языковым, экономическим и политическим условиям. Не везде они были одинаковыми, но неизменно казаки решали возникающие проблемы путем мощной корпоративной спайки, регламентированной нормами старого и нового обычного права. Примеров казачьей самоорганизации в условиях эмиграции предостаточно. Вот лишь некоторые из них:

Повсеместно – в Чехословакии, Болгарии, США, Канаде, Китае, Австралии, в странах Южной Америки начали создаваться казачьи землячества – Общеказачьи станицы. Интересен пример Нью-Йоркской станицы, основанной в 1923 году. Казаки построили в Нью-Йорке храм Христа Спасителя, стараниями казаков было организовано Общество помощи военным инвалидам в Америке, Общество помощи детям русской эмиграции[12.]. Станица участвовала и в вопросах образования, оказывая помощь молодым казакам в поступлении в престижный Колумбийский университет[13.]. Не малую роль в работе станицы играли и терцы, одним из самых авторитетных представителей которых долгое время являлся бывший атаман станицы Ессентукской Р. А. Глухов[14.].

Культурную деятельность казачества на чужбине можно рассматривать в двух точек зрения – как работу видных одиночек: ученых и работников культуры (националистической казачьей или всероссийской направленности), и как работу казачьих организаций и одиночек, ориентировавшихся исключительно на изучение истории и самобытной культуры казачества. В первые годы в Королевстве сербов, хорватов и словен преобладал этот второй вид деятельности.

В 1921 году из Константинополя в Белград переехал Донской казачий архив, в полном объеме, с историческим материалом периода Гражданской войны на Дону. В марте 1923 года была создана Донская историческая комиссия, задачи которой состояли в сборе, изучении и публикации архивных материалов. С этого года стали выпускаться периодические сборники «Донская летопись». Донской архив, вместе со своей Комиссией, в феврале 1925 года переехал в Прагу.

Подобные исследования проводились и при Кубанской канцелярии, обосновавшейся в Белграде. Их труды публиковались в казачьей военной периодике, а в виде отдельных выпусков печатались тексты патриотической направленности. При этой канцелярии создана была Делегация по охране кубанских военных регалий, знамен и военных трофеев, отданные на временное хранение в Военный музей на Калемегдане. Председателем делегации состоял ген.-лейтенант Петр Иванович Кокунько. Ряд казаков, военных ветеранов, писали и публиковали свои исследования и воспоминания, связанные с участием казачьих отрядов в битвах Мировой и Гражданской войн.

Два вида художественной деятельности казаков сохранили по себе живую память до наших дней. Во-первых, джигитовки – акробатические выступления на лошадях группы бравых казаков, происходившие на городских ипподромах и деревенских лужайках. Вооруженные казаки, облаченные в военную форму, исполняли и национальные танцы, чаще всего кавказские. Второй вид деятельности – мужские казачьи хоры.

Так, генерал Павличенко организовал группу казаков – мастеров джигитовки, и они имели огромный успех, выступая в Югославии, Италии и Австрии[6.].

В Моравской Остраве (Чехословакия) образовалась Общеказачья студенческая станица, казаки которой так же занимались показом джигитовки[6.].

В Югославии был создан Союз русских военных инвалидов, которым руководил терский генерал Н. Н. Баратов[14.].

Было организовано несколько казачьих хоров: Донской хор под управлением С. Жарова (гастроли в Латвии, Финляндии, Бельгии, Голландии, Англии и Швейцарии), Донской хор имени Платова под управлением Н. Ф. Кострюкова (гастроли в Австрии, Чехословакии, Румынии), Кубанский хор сотника Соколова в Чикаго (США), Терский хор в Лионе (Франция)[6.].

Различными группами казачьей интеллигенции был организован выпуск таких изданий, как «Возрождение», «Часовой», «Иллюстрированная Россия», «Атаманский Вестник», «Станица», «Казачий путь», «Общеказачий журнал», «Кубанец», «Казачья смена», «На пикете», «Терский казак на чужбине» и другие[14.].

Во Франции были организованы сельскохозяйственные фермы Донского, Кубанского и Терского войск на принципе кооперации по производству продукции растениеводства и животноводства. Управление строилось на совмещении принципов единоначалия и демократизма, свойственных казакам. По свидетельству П. П. Юренева, побывавшего в 1927 году на этих фермах: «Все три войска, кажется, недовольны результатами своего хозяйства, особенно урожаем пшеницы, вспоминая свои родные степи. Но организация почти во всех казачьих фермах прекрасная. И особенно благоприятное впечатление оставила одна, где села группа из шести казаков, спаянных пятилетней службой во французском Иностранном легионе»[6.].

В 1929 году было принято решение о переселении части казаков из Франции и Югославии в Перу. Переселению подлежало 2000 казаков, возглавил их бывший атаман кубанской станицы Пашковской А. М. Лысенко. В числе переселенцев были казаки всех казачьих войск и небольшая группа иногородних. Казаки прибыли в Перу со своим священником, врачом и педагогическим персоналом. Удивленный дисциплиной и спайкой казаков, президент Перу заявил, что все средства, ассигнуемые на эмиграцию, будут предоставлены только казакам. Узнав, что в Европе находится до 30 тысяч казаков Дона, Кубани и Терека, перуанское правительство приняло решение о выделении на казачьи семьи по 30 гектаров земли, одиноким казакам по 10 гектаров. Оказывалась помощь на переезд, постройку, приобретение скота и сельхозинвентаря при условии поэтапного погашения выделенных денег сельскохозяйственной натурой. По свидетельству современника, казаки прибыли в Перу «образовать на чужбине единое Казачье Войско, установив в нем свои традиционные порядки, свой казачий уклад жизни». К сожалению, тяжелые условия жизни и смена правящего режима в Перу вытолкнули казаков в другие страны[6.].

В 1924 году обосновалась казачья колония в Уругвае, где каждый казак имел по 100 гектаров земли. Казаки сеяли овес и ячмень. Колония имела лошадей, крупный рогатый скот, пасеку и 7 тракторов[8.].

В местах расселения оказывались казаки и мелкими группами, и в одиночку, но неизменно они, старались приспособиться к местным условиям, не теряли своей казачьей сущности. Наглядным примером является случай, происшедший в 20-е годы в Бразилии (об этом писали американские газеты). Завербованный в Европе терский казак (имя его неизвестно), попал на бразильские кофейные плантации, но столкнувшись с несправедливостью, дошел до рабского состояния. Убежав от плантатора в джунгли, казак после долгих скитаний встретил индейское племя, которое приняло его в свою среду. Спустя некоторое время, индейцы, убедившись в храбрости и сообразительности казака, избрали его своим вождем[6.].

Подводя предварительные итоги выше сказанному можно сделать следующие выводы: за пределами Советской России объединения казаков Донского, Кубанского, Терского и других войск создавались по принципу хуторов и станиц. Были также Общеказачьи станицы, в которых жили казаки разных войск. В эмиграции казаки образовали большое количества военных, политических и хозяйственных организаций. Некоторые из них входили в состав Русского Общевоинского Союза, другие держались особняком. Так, например Союз Активных Борцов за Россию (САБЗАР), созданный генерал-лейтенантом А. Г. Шкуро в 1923 году, не был принят в РОВС, поскольку являлся политической организацией.

Одной из наиболее весомых, казачьих организаций, созданных в эмиграции, был Объединенный совет Дона, Кубани и Терека. В нем воплотилась идея объединения южноросийских казачьих областей, не раз возникавшая в период революции и Гражданской войны. А. П. Богаевский и другие вожди Объединенного совета Дона, Кубани и Терека выражали намерение действовать обособленно от РОВС, хотя и не стремились к полному разрыву отношений с ним.

Таким образом, среди казачества в эмиграции в 1920-30-е годы обнаружилось три политических тенденции. Одни видели будущее казачьих территорий только в составе российского государства, после его гипотетического освобождения от большевиков. Другие допускали создание независимого казачьего государства как переходного этапа, в случае если освободить всю Россию сразу не удастся. Третьи хотели видеть казачьи земли суверенными вне зависимости от судьбы России. Такие представления о будущем имела казачья общественность к началу Второй мировой войны. Здесь речь идет только о той части казачества, которая сохранила антисоветский политический потенциал. Но имели место и другие настроения, так, например, Общеказачий сельскохозяйственный союз (ОСХС) и Союз возрождения казачества (СВК) были склонны к поиску компромиссов с Советской властью.

Начавшаяся Вторая Мировая, а за ней и Великая Отечественная война поставили все точки над и, в очередной раз расколов эмигрантский мир. Так, бывший командующий Добровольческой Армией Антон Иванович Деникин выступал с резким осуждением какого-либо вообще союзничества с немцами после их нападения на СССР. В рядах французского Сопротивления сражалось более 30 тысяч русских эмигрантов. Из числа белоэмигрантов было создано немало подпольных групп в странах Европы, оккупированных Германией[11.].

Другая не малая часть бывших белогвардейцев видела в Гитлере или же спасителя мира, и России в частности, от большевистского режима, или же просто временного союзника в борьбе с «Совдепией», подхватив лозунг А. Г. Шкуро: «Хоть с чертом против большевиков».

Интерес для нас представляет ситуация, сложившаяся в среде казачьей эмиграции. Существенные противоречия, наметившиеся еще в 20-е годы, особо строго проявились в 1935 году – Донское войско раскололось надвое. Одна часть подчинялась атаману графу М. Н. Грабе, другая часть избрала атаманом генерала П. Х. Попова. При этом и один, и другой казачьи лидеры, как и атаманы В. Г. Науменко, В. Г. Вдовенко и Н. В. Ляхов начали проявлять интерес к политической фигуре Гитлера, увидев в нем непримиримого борца с большевизмом, способного консолидировать все антисоветские силы[15.].

Явно прогерманскую позицию занял и один из самых авторитетных казачьих вождей – П. Н. Краснов, переехавший из Франции в Германию в 1936 году[9.]. Активным сторонником Германии Краснов был еще в Гражданскую войну, при этом всегда проявлял полнейшую беспринципность. Так, в 1909 году он восхвалял сближение казачества с российской «гражданственностью», а в 1918 году провозглашал донской суверенитет, в эмиграции руководил Братством русской правды и был сторонником монархии, подвергая критике сепаратистов. В Берлине П. Н. Краснов нашел свою «нишу», полностью переметнувшись в стан самостийников, которые выдвинули гипотезу о происхождении казаков от германцев-готов, живших в Северном Причерноморье еще в III веке. Краснов даже представил руководству рейха подробный доклад по истории казачества, став главным консультантом по казачьим вопросам.

Прогерманскую позицию занял и созданный в середине 30-х годов в Чехословакии «Казачий национальный центр» во главе с В. Г. Глазковым, отстаивавший идею казачьей самостийности. В конце 1939 – начале 1940 года началась реорганизация казачьих союзов, организаций и станиц на территории Третьего Рейха. В результате к 1941 году было создано Общеказачье объединение в Германской империи во главе с генерал-лейтенантом Донского казачьего войска Е. И. Балабиным. На территории Рейха большинство ранее существовавших самостоятельных казачьих структур было ликвидировано и на их основе созданы новые организации, но уже при жестком подчинении Балабину[15.].

Официально германские власти поддерживали Общеказачье объединение, но негласная помощь через гестапо оказывалась возникшему весной 1940 года Всеказачьему союзу во главе с П. Х. Поповым, объединившему казаков-самостийников. В противовес первой организации, второй оказывалась и финансовая поддержка. Так пожилым казакам Всеказачьего союза выдавалось пособие от немецких оккупационных властей в Чехословакии в сумме 700 крон[15.].

Ультрасепаратистские и прогерманские настроения присутствовали в немногочисленном, но политически активном «Казачьем Национальном Центре», преобразованном после 22 июня 1941 года в «Казачье национально-освободительное движение» (КНОД). Руководитель этой организации В. Г. Глазков дистанцировался от остальных казачьих структур и, более того, организовал против Е. И. Балабина, В. Г. Науменко, П. Н. Краснова, В. Г. Вдовенко и М. Н. Грабе настоящую травлю через журнал «Казачий вестник»[15.].

Не менее интересные события в эмигрантской среде происходили и на Дальнем Востоке. Так, в Маньчжурии сторону японцев держал атаман Григорий Михайлович Семенов. Дружба Семенова с японцами началась еще в период Гражданской войны, да и японцы в отличие от других стран Антанты проявили себя самыми надежными союзниками белогвардейцев. Еще задолго до начала Второй Мировой войны атаман Семенов объединил дальневосточные белые организации в «Бюро по делам русских эмигрантов», в 1938 году на станции Сунгари II был создан казачий отряд «Асано» - по имени командира, японского майора Асано. Позже стал формироваться Захинганский казачий корпус атамана Забайкальского казачьего войска генерала А. П. Бакшеева. В нем белогвардейцы проходили военное обучение, после чего зачислялись в «Союз резервистов». Всего такую подготовку прошло 6 тысяч человек. Захинганский казачий корпус в свою очередь был подчинен разведывательному отделу Квантунской армии Японии.

Не лишним будет упомянуть и то, что основная масса лидеров казачьей эмиграции встретило 22 июня 1941 года восторженно. Было опубликовано обращение Е. И. Балабина к казакам[16.], приказ донского атамана М. Н. Грабе о продолжении борьбы с большевизмом совместно с германской армией[15.].

Многие из казаков пребывали в состоянии иллюзии, надеясь на то, что руководство Третьего Рейха призовет их на помощь и позволит после освобождения казачьих территорий установить там самостоятельное правление и провозгласить государственное образование под названием «Казакия»[15.].

Гитлер в начале победоносного наступления не нуждался в помощниках, более того, на территории Рейха был ужесточен контроль над казачьей эмиграцией. Казачьим лидерам дали понять, что они должны ждать, пока их не позовут[15.].

Надежда на широкомасштабное восстание в казачьих областях также не подтвердилась, особенно после того, как в среду казачьей эмиграции просочились сведения о казачьих частях в составе Красной Армии. Так, генерала П. Н. Краснова особенно поразил факт гибели советской казачьей кавалерийской дивизии в июле 1942 года под Харьковом. Он писал Е. И. Балабину: «Донские казаки не восстали против жидовской власти… они погибли за «батюшку Сталина» и за «свою», народную, Советскую власть, возглавляемую жидами»[15.].

Политика германского руководства в отношении к казачеству была в разные периоды Великой Отечественной войны неоднозначной и очень часто двойственной. Первоначально, по проекту Альфреда Розенберга, планировалось создание казачьей полуавтономии «Дон и Волга». Однако, вскоре, восточное министерство Третьего Рейха отказалось от идеи создания подобных искусственных территориальных образований. Причина была в следующем – краеугольным камнем «восточной политики» Германии было размежевание населения СССР по национальному признаку, а германская администрация отказывалась признавать тех же казаков особой национальной группой. В соответствии с окончательным решением гитлеровского руководства земли донских казаков включались в состав рейхскомиссариата «Украина», а кубанских и терских – в состав будущего рейхскомиссариата «Кавказ»[15.].

Управляющий иностранным отделом «Казачьего национально-освободительного движения» П. К. Харламов, после посещения Берлина, в строго конфиденциальном письме к руководителю КНОД Василию Глазкову от 10 апрелем 1942 года сообщает, что для германских властей:

«а) казачьего народа нет и быть не может,

б) казачьего вопроса нет и поставлен к разрешению он не будет,

в) казаками совершенно не интересуются и принципиально не хотят интересоваться те, от кого зависит будущая судьба Востока,

г) наконец, отношение к казакам скверное, т.е. совершенно такое же, как к остальной части русской эмиграции. Ни в одном правительственном учреждении отдельного особого референта по казачьим делам не существует…

Являясь не фантазером, - подводит неутешительный итог эмиссар казаков-националистов, - а реальным политиком, я с очевидностью понял, что наше национальное дело стоит на мели и с нее сдвинуть дело нет никакой возможности»[15.].

Политика Гитлеровской германии по отношению к казакам изменилась лишь к началу 1944 года, когда под ударами Красной Армии германская армии уже оставила территории бывших казачьих войск и откатывалась все дальше на Запад. Так, 31 марта 1944 года в Берлине был организован прообраз временного казачьего правительства за границей (Главное управление казачьих войск) во главе с П. Н. Красновым. Но время, увы, уже было упущено. Казачьи лидеры поставили не на ту карту и проиграли. Итогом стала выдача английскими союзными войсками казаков на расправу органам НКВД в Австрийском городе Лиенц в июне 1945 года. Среди выданных казаков значатся не только коллаборационисты, но и бывшие белоэмигранты. Часть переданных на расправу казаков была расстреляна на месте, остальные осуждены на различные сроки.

Судебный процесс над шестью главными казачьими генералами – П. Н. Красновым, С. Н. Красновым, А. Г. Шкуро, Т. И. Домановым, Султан-Гиреем Клычем и Гельмутом фон Панвицем – закончился 19 января 1947 года. Осужденные были приговорены к повешению.

Некоторые очаги казачьей эмиграции после Второй Мировой войны еще продолжали существовать на территории Европы, США и Латинской Америки, но ее лидеры уже не были в состоянии хоть как-то отстаивать интересы казачества. И как сказал один из исследователей казачества О. Губенко: - «казачий общинный эмигрантский мир сжимался и, лишенный общения с Родиной, превращался в реликт и был обречен на медленное угасание»[8.].


Примечания

1. Российское казачество. Научно-справочное издание. – М., 2003.
2. Палеолог С. Н. Около власти. – М., 2004.
3. Краснов В. Г. Врангель. Трагический триумф барона. – М., 2006.
4. Шамбаров А. Е. Белогвардейщина. – М., 2004.
5. Ауский С. А. Казаки. Особое сословие. – СПб., 2002.
6. Сидоров В. «Крестная ноша». Трагедия казачества. Т. 2. – М., 1996.
7 Акция Нансена. Сводка сведений об отношении Советской власти к реэмиграции. – «Родина», № 10, 1990.
8. Губенко О. В. Терское казачье войско в XV-XXI вв. Влияние государства на социально-экономические аспекты казачьей жизни. – Ессентуки, 2007.
9. Смирнов А. А. Казачьи атаманы. – СПб., 2002.
10. Слащев-Крымский Я. А. Белый Крым. – М., 1990.
11. Шамбаров В. Е. Государство и революции. – М., 2002.
12. Казачий словарь-справочник. Т. 2. – Сан Ансельмо, США, 1968.
13. Федоров Н. В. От берегов Дона до берегов Гудзона. – Ростов-на-Дону, 1994.
14. Казачий словарь-справочник. Т. 1. – Кливленд, США, 1966.
15. Крикунов П. Казаки между Гитлером и Сталиным. Крестовый поход против большевизма. – М., 2005.
16. ГАРФ, ф. 5853, оп. 1, д. 69.